Николай и Александра

Масси Роберт

Коковцова душили слезы. В приемной он встретил обер-гофмейстера графа Бенкендорфа и лейб-медика Е. С. Боткина. Он обратился к доктору: «Неужели вы не видите, в каком состоянии государь? Ведь он накануне душевной болезни, если не в ее власти…» Но оба в один голос сказали мне, что я просто давно не видел государя и что он просто устал от всех переживаний». В Петроград В. Н. Коковцов вернулся в убеждении, что император «тяжко болен, и что болезнь Его – именно нервного, если даже не чисто душевного свойства» [85] .

85

То же самое «сообщил» Коковцов Урицкому на допросе.

Государыня

была удручена убийством Распутина, но не сломлена. Она нашла в себе силы, которые позволят ей вынести в последующие месяцы бремя тяжких испытаний. Старец не раз заявлял: «Если я умру или вы оставите меня, то через полгода потеряете и сына, и престол». В справедливости его слов императрица не сомневалась. Ведь со смертью Распутина она лишилась заступника ее больного сына и предстателя перед Господом. Оставшись без молитв и советов Друга, царица ждала беды. Ее ничуть не удивил тот факт, что удар был нанесен одним из членов императорской фамилии. Александра Федоровна знала об отношении великокняжеских семейств к ней и понимала, что истинной мишенью была она сама.

После убийства старца императрица несколько дней сидела с заплаканным лицом, уставясь в пространство невидящим взглядом. Потом взяла себя в руки. Даже те, кто встречался с ней во дворце часто, удивились, увидев ее лицо снова спокойным и волевым. Пусть Господь взял ее Друга к Себе, но сама она пребывает еще на земле. И, пока жива, будет следовать своему предназначению – сохранять самодержавную Россию, за которую принял мученическую смерть отец Григорий. Как и государь, предчувствуя беду, императрица тем не менее была уверена, что сумеет вынести любые испытания. И веру эту она не утратит в те немногие месяцы, какие ей доведется прожить на белом свете.

Именно императрица стала главой семьи. После убийства старца на имя Анны Вырубовой стало приходить множество анонимных писем с угрозами. По распоряжению государыни, с целью оградить фрейлину от опасности Анну Александровну перевезли из ее домика в Александровский дворец. Хотя государь находился в Царском Селе, императрица по-прежнему продолжала оказывать влияние на политику правительства. Основной телефонный аппарат стоял не на письменном столе Николая II, а на столике у портрета Марии-Антуанетты в Сиреневой гостиной. Приходя во дворец, Протопопов докладывал царю или императрице, а то и обоим вместе. Кроме того, с ведома супруга, государыня слушала его разговоры. Во время аудиенции у государя Коковцову померещилось, будто дверь кабинета приоткрыта, чего прежде никогда не случалось, и за ней кто-то стоит. Такое ощущение не покидало его в продолжение всей встречи. Коковцов не ошибался. Императрица повелела приделать деревянную лестницу к антресолям, соединявшимся с приемной государя. Там, с удобством расположившись на кушетке, скрытой портьерой, она слышала все, о чем идет речь.

После смерти Распутина никаких изменений во внутренней политике страны не произошло. Министры приходили и уходили. Трепову, в ноябре сменившему Штюрмера на посту премьера, в январе предписано было уйти в отставку. На его место был назначен князь Николай Голицын, в прошлом товарищ председателя одного из благотворительных комитетов. Узнав о своем назначении, князь пришел в ужас и стал умолять императора освободить его от подобных обязанностей. «Если бы вы слышали, – сказал Голицын Родзянко, – что я наговорил сам о себе императору, утверждаю, что если бы обо мне сказал все это кто-либо другой, то я вынужден был бы вызвать его на дуэль».

Но на монарха протест не произвел никакого впечатления. Единственным министром, которому действительно доверяла императрица, был Протопопов [86] . Остальные члены кабинета, на заседаниях которого Протопопов редко присутствовал, имели незначительный вес. Родзянко не хотел даже разговаривать со своим бывшим заместителем. Во время приема по случаю празднования Нового года он попытался избежать встречи с Протопоповым. Родзянко вспоминает: «Я заметил, что он следит за мной глазами, по-видимому, хочет подойти… Я перешел на другое место и встал спиной к той группе, в которой был Протопопов. Тем не менее он протянул руку. Я ему ответил:

86

«Он один хорошо знал противника… Его было трудно обмануть. „Он явный и открытый наш противник“, – сказал о нем Гучков, бывший в ту пору явным и открытым врагом Государя… Его [Протопопова] преданность была вне сомнений». (Ольденбург С. С. Указ. соч., II. С. 226–227.)

– Нигде и никогда.

Смущенный Протопопов, не зная, как выйти из положения, дружески взял меня за локоть и сказал:

– Родной мой, ведь мы можем столковаться.

Он мне был противен.

– Оставьте меня, вы мне гадки, – сказал я».

Подобно Распутину, рассчитывавшему лишь на поддержку императрицы, министр внутренних дел ежедневно звонил в десять утра государыне или Вырубовой. Он уверял, будто по ночам ему является тень Распутина, будто он ощущает присутствие старца и слышит его голос. Многим представителям петроградского света было известно, что во время аудиенции у императрицы Протопопов упал на колени со словами: «Ваше Величество, я вижу за вами Христа».

При всей решительности императрицы удовольствия от своей государственной деятельности она не получала. По четвергам во дворце выступал румынский оркестр. Сидя в кресле возле камина и прислушиваясь к звукам музыки, государыня невидящим взором смотрела на огонь. В один из таких вечеров, за две недели до февральского переворота, подруга и фрейлина императрицы Юлия Александровна (Лили) Ден опустилась рядом с государыней. «Императрица была необычно грустна, – вспоминала она. – Я озабоченно прошептала: „Ваше Величество, почему вы так печальны?“ Государыня, повернувшись ко мне, подняла глаза: „Почему я печальна, Лили?.. Право, не могу объяснить. Мне кажется, что у меня разбито сердце…“».

Один англичанин, в тот же период времени встретившийся с государыней, был поражен ее печальным, угнетенным видом. Прибывший в Россию с союзной миссией генерал сэр Генри Вильсон знавал императрицу еще в Дармштадте молоденькой девушкой. Пройдя по коридору, он попал «в гостиную царицы, в которой было много картин и всяких безделушек…» Генерал напомнил государыне о том, как «тридцать шесть лет назад, в Дармштадте, они играли с ней в теннис… Она была в восторге от воспоминаний и назвала ряд имен, которые я забыл. После этого разговор наладился. Императрица объяснила, что ее положение гораздо сложнее, чем у большинства других людей, поскольку у нее есть родственники и друзья в Англии, России и Германии. Рассказала, что ей пришлось испытать, и глаза ее наполнились слезами. У нее красивое, но невыразимо грустное лицо, – отмечал Г. Вильсон. – Она высока, стройна, волосы расчесаны на прямой пробор и стянуты узлом на затылке. Заметна седина. Когда я заявил, что намерен ее покинуть, полагая, что она устала от посторонних людей и разговоров, императрица с трудом подавила улыбку и попросила меня побыть с ней еще немного».

Вильсон был растроган встречей. «Сколько в ее жизни драматизма!» – отметил он. И тем не менее, неделю спустя покидая Россию, генерал заявил: «У меня такое впечатление, что царь и императрица сами себе роют яму. Все – офицеры, купцы, светские дамы – открыто заявляют, что с ними надо кончать».

Убийство Распутина было делом рук монархистов. Цель великого князя Дмитрия Павловича, князя Феликса Юсупова и представителя правого крыла депутатов Думы Пуришкевича состояла в том, чтобы убрать от подножия престола проходимца и восстановить престиж династии. Кроме того, устранив «темные силы», поддерживавшие, по их мнению, императрицу, они лишали ее влияния на правительство. Тогда государь станет свободен в выборе министров и будет проводить такую политику, которая спасет монархию и Россию. На это надеялись и многие члены императорской фамилии, которые в большинстве своем осуждали злодеяние, но были рады тому, что Распутина больше нет.