Николай Самохин. Том 2. Повести. Избранные произведения в 2-х томах
Шрифт:
– Они отремонтируют! – презрительно крикнул дядя Федя. – День стучим – два стоим! Знаю. Сам работал.
Кое-кто заколебался. Тогда дядя Федя взял слово. Он сказал, что райжилуправление поможет так, как мертвому припарки, и что лучше он завтра перетолкует с одним верным человеком по имени Фомич, и тот со своими ребятами за пятьсот рублей сделает из дома игрушку.
Дядя Федя говорил убедительно, с жаром. Припоминал все обиды, которые пришлось стерпеть от работников райжилуправления, вспомнил даже фельетон о них, напечатанный в газете. В конце концов с ним согласились: пусть неизвестный
Переселение
Потянулись дни ожидания. Дядя Федя ходил с загадочным лицом и время от времени сообщал, что дело движется. Фомич, оказывается, запросил семьсот рублей и дядя Федя сбивает цену.
– Кабы свои деньги, так плюнул бы, – говорил он. – А то ведь общественные.
Наконец, после нескольких недель тревожной жизни от дяди Феди поступило распоряжение: спешно освобождать квартиры – завтра нагрянет Фомич.
Переселялись весело и дружно. Из просторных сараев выбрасывали уголь и втаскивали туда кровати с никелированными спинками, горки с посудой, комоды. Бессарайная бабушка из пятой квартиры раскинула посреди двора шатер из разноцветных домотканых дорожек и устроила очаг при помощи двух кирпичей. Одинокий угловой жилец уложил вещи в желтый окованный сундучок и отправился на жительство к дочери, куда-то за Гусинобродский тракт.
На другой день Фомич не нагрянул. Не нагрянул он и через неделю. Жизнь во дворе стала налаживаться. Владельцы дровяников повесили в своих жилищах ширмы, выгородив прихожие и «залы». Бабушка покрыла свой шатер куском старого рубероида и коренным образом усовершенствовала очаг, превратив его в летнюю печку-мазанку. По вечерам вокруг мазанки собиралась молодежь и пела под гитару кочевые цыганские песни.
Иногда во дворе появлялся угловой жилец. Он сиял свежеотутюженной рубашкой и без конца повторял одну и ту же фразу, сказанную будто бы зятем:
– Живите, папаша, хоть целый год! А Фомича все не было…
Когда не болит душа
Наконец, однажды утром во двор вошли ремонтники, неторопливые серьезные люди в стеганых телогрейках нараспашку. Жильцы взволнованно притихли. Подымив на бревнышках самосадом, ремонтники долго пили у бабушки студеную воду прямо из ведра и уж после этого скинули телогрейки и начали ломать дом. Ломали основательно и не спеша. Заинтересованные жильцы крутились здесь же, подсказывали, советовали. Не выдержав, бросились помогать. Постепенно ими овладел реставраторский пыл и даже печку, которая хотя слегка и дымила, но все-таки топилась вполне исправно, они разнесли по кирпичику. Ремонтники вытирали пыль со лбов, крякали, хекали и подбадривали жильцов:
– Давай, давай! Ломать – не строить: душа не болит! Несколько раз за время великой ломки во дворе появлялся сам Фомич – дремучий, неразговорчивый старик.
– Месяца за полтора управимся, – отвечал он на расспросы жильцов. – А то и раньше. Не бойсь, Фомич не подведет. Фомич – фирма.
…и когда болит
Когда все, что можно было сломать, сломали, Фомич забрал задаток, снял половину рабочих и увел их в неизвестном направлении. Остальные приходили часам к одиннадцати, до обеда лениво тюкали топорами и тоже исчезали.
…Так прошло полтора месяца. Потом еще один. Душа у жильцов почему-то начала болеть. Возле бабушкиной мазанки больше не звенела гитара по вечерам. Сама бабушка сделалась молчаливой и все чаще хваталась за поясницу.
Жильцы собрали по двадцать рублей и купили стекло, из-за которого стояли работы. Потом собрали еще по пятнадцать – купили дранку. Потом – олифу и электрические провода.
Постепенно в доме начали появляться перегородки, оконные рамы и даже полы. Но тут случилась новая беда – запил печник. Целую неделю он не появлялся.
Тогда самый нетерпеливый жилец взялся сложить печку. Обливаясь потом, он замешивал раствор, бил кельмой по пальцам и ругался Через два дня печка была готова. А еще через два возвратился печник. Опустив похмельную голову, он долго ходил вокруг кривобокого сооружения, мрачно повторяя:
– Рази ж это работа…
Потом он сломал печку и снова запил.
Жертвы капитала
Однажды вечером возвратился угловой жилец с окованным сундучком. Усталый, небритый и притихший. Его усадили на табурет в бабушкином чуме. Угловой жилец ел вареную картошку с зеленым луком и тонким голосом рассказывал:
– Конечно, я же понимаю. У него своя семья.
Лето быстро шло на убыль. Приближалась осень, а вместе с нею – дожди, слякоть, первые заморозки. Ремонту не видно было конца. Бабушка свернула домотканые дорожки и ушла в няньки. Дядя Федя бесследно пропал. Рассказывают, что теперь он выбивает себе новую квартиру с удобствами, как пострадавший от частника. А недавно его будто бы видели в пивной вместе с Фомичом и даже слышали, как тот, похлопывая дядю Федю по плечу, говорил:
– Фомич не подведет. Фомич – фирма.
А на соседнем доме, за высоким забором, весело стучат молотки и визжат рубанки – там работает бригада от райжилуправления. Каждый день тамошние пацаны забираются на забор и обидно кричат:
– Эй, вы! Жертвы частного капитала!
А на стене нашего дома опять висит объявление:
«Завтра общее собрание жильцов. На повестке дня– вопрос о ремонте».
ПИРОГ
Курица раздора
Все началось с того, что Лэя Борисовна купила на базаре настоящую живую курицу. До этого, говорит папа, наш дом был как дом, а после этого стал как ад. Лэя Борисовна купила курицу днем, а вечером, когда пришел ее жилец, студент консерватории Игорь, велела… рубить курице голову. Игорь побледнел, сунул папироску горящим концом в рот и сказал, что лучше съедет с квартиры.
Тогда Лэя Борисовна завернула курицу в тряпку и понесла в третью квартиру, к сердитому пенсионеру Кондратьичу.
Кондратьич был ругатель. Даже рассказывая о паровозах, на которых проработал всю жизнь, он все равно ругался. Каждый день он ходил в локомотивное депо. Возвращался обратно взъерошенный и, налетая на папу, кричал:
– А я говорю, потянет! Понимать много стали! Кишка у вас тонкая с Кондратьичем соревноваться!
Выслушав Лэю Борисовну, Кондратьич обругал Игоря слабожильным интеллигентом, но рубить курицу не стал, сказав, что это бабье дело.