Никому, никогда
Шрифт:
Старик - другое дело. Например, он ни разу не спросил, не получал ли Егор двоек, ни разу не задал этого бестактного вопроса, с которого взрослые обожают начинать знакомство, как будто им есть дело до того, как учится мальчик, которого они первый раз в жизни видят. Ведь не каждому человеку приятно на этот вопрос отвечать! Можно подумать, что все они, взрослые, сами-то всю жизнь были круглыми пятерочниками!..
Со Стариком же у них разговор был такой, как будто двое стариков беседуют. Или, может быть, два мальчика.
Как только исчерпал себя обмен мнениями о том, как бы насмерть перепугать кота, о том, как любят скворцы купаться, а синички непринужденно себя чувствуют, уцепившись за веточку вверх ногами, - Егор вспомнил один разговор, о котором не следовало рассказывать Старику. Он стал следить за собой, чтоб не проговориться, и Старик это, конечно, сейчас же заметил.
Просто несчастье какое-то: чем больше стараешься о чем-нибудь не думать, тем больше думаешь и обязательно проговоришься. Не зря мама говорила, что Егору лучше не пробовать скрывать какой-нибудь секрет, все равно все насквозь просвечивает, как стеклышко в аквариуме, и видно, что там рыбка хвостиком шевелит и глазки на тебя таращит, и круглый ротик у нее сам раскрывается.
Так оно и на этот раз получилось, он сам первый спросил:
– Ну что ж, вы им все-таки подписали?
– Да я давно уже подписал. Теперь только заново освежили, как-то половчее там составлено.
– А вы хоть прочитали, что они вам подсовывали?
– Пускай как им лучше, а мне-то что?..
– Старик со скукой отмахнулся слабым движением руки - точно от того, на что и глядеть-то тошно было. Строчки я смотрел, это по закону так полагается. А вчитываться... Это мне зачем?..
– Значит, теперь дом и все теперь ихнее?
– И так давно ихнее.
– Кулаки!
– с презрением повторил чьи-то слова Егор.
– Откуда же кулаки? Анатолий - бульдозерист, даже отличный, а Людмила и на птицеферме и в самодеятельности отличается, поет и пляшет с сестрами своими. Люди как люди...
Стремительно подлетел большой дятел в красной шапочке, прицепился к ветке с кормушкой и, сунув нос в консервную баночку, громко забарабанил по жестяному дну. Отрывисто гикнул своим коротким кличем и, недовольный, умчался низко над землей.
– Пускай не кулаки... Сам-то он даже ничего, только тряпка... А все равно противно.
– Что это ты так.
– Ее слушать противно.
– А ты не слушай. У вас помещение отдельное.
– Не слушай!.. А стенка какая тонкая? Мне все слышно, противно... Рассуждает, как она шифон-эр поставит, как сестру Лизку к себе поселит в пристройку, а Тоньку... тоже, как все устроит после.
– Это, значит, когда я умру, - без интереса, даже без вопроса сказал Старик.
"Ясно, просвечиваю насквозь, вон она и рыбка - вся на виду. И кто меня за язык тянул?.." - со слабым раскаянием подумал
– Да разве это правда, что вы скоро умрете... или скончаетесь?
– Что-нибудь из двух, - дружелюбно, хотя и слабо усмехнулся Старик. Еще вот не выбрал.
Егор повалился на спину в траву и стал, глядя на облака, представлять себе, как это бывает, когда умирают. Быстро зажмурился, замер, сказал себе "я умер", но ничего не вышло. Ему хотелось как-нибудь загладить разговор.
– Знаете что?
– Егор снова сел по-турецки.
– Если тогда мы еще не уедем с дачи... Можно, я вам на грудь надену и прицеплю ваши медали? Можно?
– Что ж, хорошо...
– подумав, согласился Старик.
– Пожалуйста... Спасибо. Договорились.
– Договорились. А то они все такие...
– Егор брезгливо сморщил нос. Невнимательные!
Старик задумался или устал. Уперся, сгорбясь, в края лавочки, сощурился, рассеянно, чуть заметно улыбаясь - не тому, что было у него перед глазами: Егору, сидящему по-турецки, траве в пятнах солнца и тени, птицам, которые перепархивали и суетились в густой листве отцветшей сирени, - а самому себе, наверное, своим мыслям.
Егор встал и поплелся к дому. На полдороге оглянулся. Не то что Старика, а даже крыши баньки, приткнувшейся на задах участка, не было видно... Становилось скучновато.
За лицевым штакетным заборчиком немощеная улица спускалась под уклон к речке.
Промчался мотороллер, и следом за ним повис и долго стоял, медленно редея, прозрачный занавес белой пыли. Хмурая собака озабоченно пробежала, видно куда-то опаздывая. Две бабы с кошелками, непрерывно переговариваясь, прошли, поднимаясь на пригорок, - наверное, со станции, поезд пришел.
– Это дом Духанина?
Девочка стояла на улице у штакетного забора и читала фамилию над почтовым ящиком у калитки.
– Духанина, - сказал Егор, подходя поближе.
– Мама!.. Это тут!
– окликнула девочка молодую женщину в клетчатой рубашке, клетчатой короткой курточке и короткой юбке, та шла по другой стороне, оглядывая дома и читая фамилии владельцев.
Она сейчас же подошла, поздоровалась с Егором.
– Духанин? А ты его сынок или внучек?
– Мы дачники.
– А-а... А его самого можно видеть?
– Его нет дома, он на работу ушел.
– Так я и думала, - сказала женщина.
– Можно, мы тут его подождем?.. Он где работает?
– Где попало, в разных местах. Вы его не найдете, он же на бульдозере.
Егор открыл калитку, впустил их и запер опять на щеколду.
– А дома больше никого нет?..
– Она, конечно, хотела сказать "взрослых", но не сказала.
Егор это отметил и сказал:
– Я тут один в доме. Вы можете на террасе подождать.
Девочка сказала: