Никто мне ничего не обещал. Дневниковые записи последнего офицера Советского Союза
Шрифт:
Но он был настырный. Он без всяких эмоций, шёл к цели и в лоб, и с тылу.
Пригодились оба варианта. Как его и напутствовал гражданский педагог в военно-политическом училище, в училище тыла всё было честно. Там никто особо не скрывал, что и дать надо и взять есть кому. Что толку строить из себя «целку», если вся страна уже знала, что большинство детишек членов политбюро ЦК КПСС, включая и детей наиболее ретивых генеральных секретарей, живёт на Западе, в основном в США. На эту тему даже смеялись. Да и как было не смеяться, если упакованные и сытые детки меняли Москву, столицу и город – герой своей Родины, на американскую провинцию. Странно было только то, почему ни один ребёнок американских президентов, министров и клерков поменьше за всё существование советской власти, так и не захотел перебраться жить в Россию.
В училище
Экзамен по математике показал, что он готовился и готовил почву не зря. Вредный полковник, никакого отношения не имеющий к математике, что тоже честно, зачем мучить педагогов, если почти всё решено заранее, строго начал выговаривать Сергею: «Молодой человек, вы хотите на инженерный факультет, чтобы подольше поучиться и поменьше послужить?». Сергей подумал про себя: «Оратор, ничего, мы пуганые, и бодро ответил, что как раз наоборот, чтобы как можно лучше служить Родине». Видимо, у полковника что-то не складывалось, деньги взял с кого-то за инжфак, а придётся пристраивать на другую специальность. Он бы с радостью поставил Сергею оценку ниже заслуженной, но Сергей проявил рвение и ещё раз, прямо при нём, решил все задачи экзаменационного билета уровнем выше школьного, и шепнул полковнику, чтобы не отвлекать остальных абитуриентов: «Листочек останется!».
Он поступил, и впервые в жизни был вполне счастлив. Его радовало всё: даже вылинявшая и заношенная форма, выданная всем курсантам с чужого плеча очередного выпуска, для прохождения курса молодого бойца.
Учебный центр, куда их загнали для проверки выносливости и параллельного «отсева» слюнтяев и нытиков, назывался «Бугры». После моторного завода Сергей попал в санаторий. Вместо жужжания токарных станков – щебетание птиц, вместо грохота кузнечных станков – стук дятла. Ночное бдение на тумбочке дневального? Да сколько угодно, ни одной пьяной рожи рядом, только звёзды над головой, только комары – кровопийцы, да проверяющий офицер – почти родной отец. Он понял, что не ошибся с выбором. Природа, свежий воздух и здоровый образ жизни. То бегаешь, то маршируешь с песнями. И песни были очень душевные. Раньше Сергей таких песен не пел и не знал. Старшина, назначенный из отличников Советской Армии, Костя Сорокин, командовал: «Песня «Прожектор». За-пе-вай». И все запевали, оглашая лес звонкими голосами: «Прожектор шарит осторожно по пригорку, и жизнь от этого становится светлей…». «Куда уж светлей?», – думал Сергей. Но выдерживали эти санаторные условия не все. Некоторых, после слёз и соплей, родители всё-таки забирали. Были и такие, о которых была проявлена особая забота и которых освободили от курса молодого бойца. Трудность была одна единственная. Лето было холодное и дождливое. Но во взводе, куда попал Сергей, оказались ребята, уже имевшие опыт выживания и в холоде, и сырости. Спали бок о бок, укрывшись всеми одеялами сразу, форму и портянки сушили под простынями, на которых спали. Утром выбегали на зарядку сухие и выспавшиеся. Повезло и с командиром, капитаном Колбеневым Н.М. Все курсанты знали, что офицеры всю ночь «режутся» в карты. Кто проигрывает, то поднимает свою роту по тревоге. Их роту не поднимали ни разу.
Среда, в которой Сергей оказался, его вполне устраивала. В друзья никто не набивался, но и в помощи друг другу никто не отказывал. Последнее было особенно приятно.
Время шло, закончился курс молодого бойца. Дальше начался, вообще, рай. Всё по распорядку. Что может быть лучше жизни в очерченных рамках, причём рамках здоровых. Но к хорошему быстро привыкаешь и начинаешь присматриваться.
Сергей быстро выяснил, что из всех офицеров училища достойными можно считать только офицеров, окончивших московское училище им. Верховного Совета, или как его называли «Верховку». Такой подготовке можно было только завидовать. Они всё знали, никогда не ныли и не уставали. Это были настоящие педагоги. Но их было очень мало. В основном все места в училище занимали офицеры «по блату», часто выпускники этого же училища, совершенно не обученные ни приёмам воспитания, ни приёмам иным. Кастовых офицеров была
Преподаватели, в основном, были нытиками. Готовых в любой момент пасть за Родину не было. Хотя один всё-таки был. Его звали Юрий Иванович. Он был единственным источником вдохновения и подражания для курсантов всего училища. Каждое утро он пересекал плац, ведя за собой на поводке маленькую лопоухую и необычайно длинную суку – таксу, по кличке Лариска, приводя всех, особенно первокурсников, в восторг. Он знал, что делал. Нытики – офицеры вечно скулили о священности плаца и устраивали целые расследования, если кто-то пересекал плац в одиночку и шагом.
А тут, у них под носом, изо дня в день прогулка с сучкой. «Голубая» кровь Юрия Ивановича раздражала многих. Кроме того, он никого и ничего не боялся. Жил весело и был так предан Советскому Союзу, что даже начальник училища, прозванный курсантами за маленький рост и громкий голос «Метр злости», рядом с ним был «врагом народа», не говоря уже о начальнике политотдела, по прозвищу «Гебельс», ибо все знали, что они дураки и воры.
Офицеров – дураков было меньше, чем нытиков, но им было отдано «на откуп» командование училищем. Теперь представьте себе: на занятиях, вместо обучения очередной нытик рассказывает, как хорошо он служил, но потом от него избавились и сослали на преподавательскую работу, на этот жалкий оклад. А в казарме офицер-дурак являет собой пример этой самой «хорошей» службы. И больше никаких примеров от старших «товарищей».
Иногда доходили слухи о подвигах в Афганистане и о «подвигах» на мирной ниве, особенно о драках с «ментами», но в училище этим подвигам не за что было зацепиться, чтобы стать легендарной традицией. Хотя драки на стороне поощрялись, ругали за то, что попались.
Юрий Иванович здесь был для всех примером. Кроме выгуливания Лариски, игры в карты, занятий боксом, он часто бывал в командировках. Но он был один на всё училище. Остальные ныли, либо с дуру делали совсем не то, что от них требовала Родина.
С лёгкой руки «Гебельса», чтобы совсем не загубить будущих защитников Отечества, командованием активно поощрялись культпоходы в медицинское и педагогическое училища. Это было разумно, жена офицера должна быть дурой, чтобы он так никогда и не начал думать. Но в то время даже «Гебельс» не знал, что у его выпускников ничего, кроме жён – дур не будет. Ни денег, ни квартир, ни блеска, а это всё – финиш – «Перестройка». Но это всё будет в будуще м. В настоящем же командование прикладывало массу усилий, чтобы все курсанты к выпуску были женаты и увезли своих счастливых жён-дур куда-нибудь подальше с их глаз, ибо ряды барышень осаждали КПП с утра и до глубокой ночи.
Все разговоры в казармах были только о женщинах. Здоровый образ жизни просто не давал думать ни о чём другом. В борьбе с «дурными» мыслями курсантов командование постоянно устраивало кроссы, спортивные праздники, трудовые повинности на благо города, но всё это только удваивало силы и желания. Хотя был один предмет курсантской среды, который полностью удовлетворял все потребности. Это была «машка» – здоровенная чугунная платформа с шарнирной ручкой и щётками внизу для натирания паркетных полов. Вес «машки» мог достигать 70 килограммов. В сочетании с бесконечными казарменными полами она давала совершенно поразительных эффект. Курсанты ей так «наигрывались», что другие Машки не снились даже во сне. Но в интимные отношения с «машкой» вступали только во время нарядов, а остальное время все думы возвращались к женщинам.
В училище всё было честно. Кормили, по большей части, отвратительно. В училищной столовой, видимо, втихаря проходили стажировку «тёмные силы» всего многовекового коллектива умерших поваров общепита. Когда Сергей впервые увидел в своей тарелке кусок свиной кожи со щетиной, он испытал лёгкий испуг, такого блюда не подавали даже на его любимом заводе, боясь восстания пролетариата даже больше, чем его диктатуры. Здесь же его братья по оружию, думающие только «о бабах», быстро окрестили это блюдо «куском пиз-ти-ны» и нежно в течение пяти лет сдвигали его на край тарелки.