Никто не заплачет
Шрифт:
— Да обыкновенно, — пожал плечами Вадик, — я же сказал, молодой, в джинсах черных.
— Так чего же ты не зашел сразу, не рассказал? Мы ведь искали его, на весь двор кричали, у всех спрашивали. А потом объявления везде расклеили… Что же ты не зашел? Знал ведь, чья собака! — возбужденно зашептала Соня.
У нее даже дыхание перехватило от возмущения, и говорить она могла только шепотом.
— Ну, я это… — замямлил Вадик, — я думал, может, так и надо? Может, знакомый какой?
— Жалко ему стало! Знакомый! — передразнила Соня. — Собаку украли на твоих глазах! А ты… Раньше сказать не мог?
— Так ведь он вернул потом. Я как раз собирался рассказать. А смотрю,
— Эх ты, — тяжело вздохнула Соня, — сиди на своем дереве!
Она спустилась чуть ниже, схватилась за толстый сук и, отпустив руки, легко спрыгнула на землю.
— Только не забудь, это тайна! — закричал вслед Вадик. — Я вообще мог тебе ничего не говорить! Соня, не оборачиваясь, побежала к дому. «Может, ему Вера понравилась и он решил таким способом с ней познакомиться? — размышляла она. Но зачем было собаку уводить? Это ведь подло. Наврал, будто нашел случайно, от каких-то кобелей отбил. А я все удивлялась, почему Мотька так его боится?»
Соня впервые за свою десятилетнюю жизнь столкнулась с таким жестоким и наглым взрослым враньем, и ей почему-то было от этого стыдно, словно она подглядела в замочную скважину нечто мерзкое, неприличное.
Вера собирается замуж за него, а он, оказывается, врет! Ведь не выдумал же этот толстый Вадик… Зачем ему такое выдумывать? Надо рассказать Вере. Мама поступила бы именно так. Она бы даже не Вере все рассказала, а спросила бы самого Федора напрямую: «Зачем вы это сделали?» И что получилось бы? Ничего хорошего. Если он действительно разыграл всю эту историю с Мотей, он очень хитрый и жестокий человек. С такими опасно говорить напрямую, с ними надо быть очень осторожным.
А как бы поступил папа? Он не стал бы ничего рассказывать и выяснять. Он просто перестал бы общаться с таким человеком. Папа говорит, подлецу не объяснишь, что он подлец. Если человекам не понимает, что поступает плохо, твои слова его не убедят.
Какой-то папин аспирант воровал чужие идеи, когда папа узнал об этом, был страшно подавлен и возмущен. Мама говорила: скажи ему прямо, что он вор. А папа отвечал — зачем? Мама настаивала: ему должно быть стыдно! А папа сказал: если ему не было стыдно так поступать, значит, ему это чувство вообще не знакомо. Бывает, человек рождается с каким-нибудь физическим уродством, так вот, бессовестность — это тоже вроде врожденного уродства. Это не лечится.
Соня не любила слушать взрослые разговоры, она часто и настырно влезала в них с вопросами, если не понимала чего-то. Родители терпеливо разъясняли. Они не жалели на это сил и времени, особенно если речь шла о важных вещах.
В том давнем споре между мамой и папой про вора-аспиранта она не поняла главного: кто из родителей прав. Когда мама излагала свою позицию, Соне казалось, она права. Когда папа возражал, девочка начинала думать, что прав он. Оба говорили очень убедительно.
Соня внешне была похожа на маму, однако характер у нее получился папин. В ней с самого раннего детства угадывалась папина мягкая сдержанность, замкнутость. Она никогда не была болтушкой, трудно сходилась со сверстниками. В быту она была почти такой же рассеянной и забывчивой, как ее отец, и так же, как он, тонко чувствовала малейший оттенок фальши в людях. Это чутье поражало, а иногда даже пугало родителей.
Когда ей было четыре года, знакомый привел к ним в гости известного кинорежиссера. Режиссер всячески кокетничал с красивым черноглазым ребенком. «Совершенно врубелевский образ, хрупкость модерна начала века…» — говорил он. А уходя, заявил, что хочет снять Соню в кино. Любая другая четырехлетняя
Режиссер свое обещание выполнил, позвонили с киностудии, за Соней приехал мосфильмовский «рафик».
— Не хочу, — заявила Соня милой девушке, помощнику режиссера, когда та поднялась за ней в квартиру, — никуда не поеду!
— Почему? — удивились родители и девушка. — Это ведь так интересно, сниматься в кино!
— Интересно, — кивнула Соня, — но мне не нравится тот, главный…
Все поняли, что речь идет о режиссере, и опять спросили:
— Почему?
— У него голова пластмассовая! И весь он пластмассовый, ненастоящий, заявила девочка.
Кинорежиссер был действительно человеком фальшивым и манерным. Он любил работать на публику, взрослые относились к этому спокойно и снисходительно, многие вообще не замечали.
Годам к восьми Соня стала догадываться, что фальшь бывает безобидной, когда человек просто хочет нравиться, старается казаться лучше.
— Есть люди, которым очень важно, какое они производят впечатление, объяснял папа, — они постоянно думают об этом и со стороны иногда выглядят смешно. Но смеяться нельзя, даже про себя, таких людей надо жалеть, им очень трудно…
Соня прекрасно понимала, что папа имеет в виду, и училась быть снисходительной к чужим слабостям.
Федор с самого начала показался ей насквозь фальшивым. Но она знала смеяться над этим нельзя. Ведь все понятно. Он по уши втрескался в Верочку, поэтому из кожи вон лезет. Он пытается скрыть свою простоватость, внутреннюю жесткость и даже приблатненность. Уж это Соня чувствовала за версту благодаря опыту своей элитарной школы. Родители ее одноклассников, разумеется, не были «братками» в общепринятом смысле. Они не сплевывали сквозь золотые «фиксы», не «ботали по фене», иногда на их руках мелькали перстни и наколки, однако перстни были очень красивые, дорогие, с холодным алмазным блеском, а наколки совсем бледные — их старательно выводили в косметических салонах.
Это были люди в хороших дорогих костюмах, с нормальными, даже приятными манерами. Но в их глазах светилось что-то жуткое, хищное, в их речи мелькали особые словечки, из их машин звучала особая музыка. Соня не могла пока точно сформулировать про себя, чем эти люди существенно отличаются от всех прочих. Просто жестокие звериные законы их мира накладывали какие-то особые отпечатки на их лица. И Соня безошибочно угадывала их среди других, нормальных, людей.
Именно этот отпечаток она с первого же дня заметила на лице Федора. Что-то неприятно знакомое мелькало в его глазах, иногда в речи его появлялся блатной надрыв, словно он играл героя песни какого-нибудь Рубашкина или Новикова. Соня удивлялась, почему тонкая, умная Верочка не замечает очевидных признаков фальши и пошлости в своем ухажере.
Из взрослых разговоров, которые Соня никогда не пропускала мимо ушей, она знала, что Верочка много лет любит Стаса Зелинского и что он «разбивает ей жизнь». Сонина мама называла Стаса мерзавцем, Сонин папа говорил, что Зелинский относится к породе умных дураков. Он наиграется в кукол Барби, говорил папа, а Верочку упустит, и это будет самой большой глупостью в его жизни.
Соня много раз видела знаменитого Стаса. Может, он и мерзавец, и «умный дурак», но с Федором его не сравнить. Зелинский нормальный, «свой». В нем нет никакой приблатненности, он из того же мира, что мама с папой. Вера, друзья и знакомые родителей. А вот Федор — из другого мира, чужого и враждебного. И почему Верочка не хочет этого замечать, совершенно непонятно.