Ниндзя в тени креста
Шрифт:
В комнате для приемов вместо жаровни находился камин – ирори. В плане он был квадратным, вкопан в землю, облицован диким камнем и до половины заполнен чистым речным песком. Так как в доме не было дымоходов, и в жаровни, и в ирори засыпали древесный уголь, который почти не дымил.
На женской половине дома время от времени слышалось тихое постукивание. Это мать Гоэмона, которую звали Морико, занималась с его младшей сестрой, которая еще находилась в колыбели. Мать была сиротой, ее нашли в лесу совсем крохой, поэтому и назвали Морико – «лесной ребенок». Судя по богатой одежде, она принадлежала к какому-то самурайскому [11] роду, погибшему во время одной из междоусобиц, которые на острове Хондо случались чаще, чем грозовые дожди. Видимо, ее роду была объявлена кровная месть, когда не щадили ни женщин, ни детей. Ее спасла кормилица, умершая в лесу от ран. Морико взял в семью и вырастил Хаттори Ясунага, обладавший добрым сердцем, несмотря на все жестокости, которые ему приходилось творить.
11
Самураи – в феодальной Японии светские феодалы, начиная от крупных владетельных князей (даймё) и заканчивая мелкими дворянами; в узком и наиболее часто употребляемом значении – военно-феодальное сословие мелких дворян.
Мать тренировала свою маленькую дочь. Она учила ее не бояться ударов. Для этого Морико раскачивали колыбель так, что та билась о стену. Все это было хорошо знакомо Гоэмону. Ребенок на первых порах пугался сотрясений, ударялся о стенки колыбели и плакал, но постепенно привыкал и инстинктивно сжимался в комочек при толчке. Спустя какое-то время упражнение усложнялось. Ребенка вынимали из колыбели и подвешивали на вожжах. В таком состоянии при соприкосновении со стенкой он должен был не только сжаться, но и смягчить удар ручкой или ножкой.
До замужества Морико была куноити – женщиной-ниндзя. Так воспитал ее Хаттори Ясунага. Во время заданий Морико выдавала себя за бродячую артистку; эта профессия удавалась ей больше всего. Наверное, сказывалось происхождение: Морико была умна, и учение ей давалось очень легко. Она прекрасно пела, играла на трехструнном сямисэне, рисовала и даже сочиняла стихи – хокку [12] . Тем не менее, несмотря на свою внешнюю хрупкость и миловидность, Морико была опаснее кобры. О ее подвигах в юности знали немногие, сам дзёнин запретил распространяться на эту тему. Видимо, задания, которые выполняла Морико, были чересчур важными и тайными.
12
Хокку – трехстишие; жанр традиционной японской лирической поэзии вака (букв. «японская песнь»), известный с XIV века. Современное название – хайку.
Немного поразмыслив, Гоэмон решил приготовить себе запас хёрогана – съестных пилюль, хорошо утоляющих голод. Без них ни один синоби не выходил на задание. Благодаря хёрогану лазутчики могли неделю, а то и больше сидеть в засаде, не теряя силы. Приняв решение, Гоэмон, не мешкая, подсыпал в камадо (глиняную печь, на которой готовили еду) древесного угля, разжег очаг и, пока угли разгорались, начал готовить состав хёрогана, который каждый род ниндзя держали в тайне от остальных. Все синоби умели готовить съестные пилюли, но рецепты хёрогана были разными.
Гоэмон смешал восемь моммэ [13] перетертого в порошок женьшеня, сорок моммэ высушенных и измельченных до порошкообразного состояния колобков моти, испеченных из клейкого риса особого сорта, сорок моммэ ячменя, двенадцать моммэ солодки, четыре моммэ имбиря, двадцать моммэ желтков куриных яиц и немного меда. Тщательно все это перемешав и добавив сливовой водки, он подвесил котелок на крюк над печью. Варка хёрогана требовала большой ответственности и внимания; смесь нужно было постоянно помешивать деревянной лопаточкой и следить за тем, чтобы угли не горели, а спокойно тлели. После варки из смеси лепили небольшие шарики и высушивали их – для длительного хранения.
13
Моммэ – японская единица веса. Один моммэ – примерно 3,75 г.
Камадо располагалась в прихожей, сразу за входной дверью, – там, где пол был земляным. Печь соорудили таким образом, чтобы нагревать пространство между досками приподнятого пола и землей, а также сам пол в комнате для приемов. Холодными зимними вечерами, перед сном, вся семья (по крайней мере те, кто не был на задании) собиралась вокруг котацу – большой жаровни в приемной комнате, наслаждаясь теплом, которое исходило от горящих угольев и которым дышал пол.
Сев возле печи на круглую толстую циновку, Гоэмон задумался. Он был не по годам мудр и рассудителен, а по уму пошел в мать. Но главное заключалось в том, что юный синоби обладал даром предвидения. Эту способность имели многие синоби, но она появлялась у них после долгих лет тренировок и сражений, уже в зрелом возрасте. А Гоэмон получил ее в наследство.
Он с детства умел предвосхищать события, за что Учитель неоднократно его наказывал. Наставник Гоэмона уже был изрядно в годах и не мог смириться с тем, что неоперившийся птенец с легкостью разбирается в загадках, которые практически все сверстники Гоэмона считали неразрешимыми. И когда они беспомощно разводили руками, не в состоянии справиться с задачей, на сцену обычно выступал мудрый Учитель и втолковывал им что, как и почему. Но только если он успевал опередить Гоэмона. Мальчик по своей неопытности старался бежать впереди лошади, Учитель, естественно, сердился и при малейшей оплошности наказывал Гоэмона, хотя другим ученикам такие провинности обычно прощал.
С годами Гоэмон сообразил, из-за чего впал в немилость Учителя, но уже было поздно – тот по-прежнему придирался к нему по любому поводу. Но, возможно, это было и к лучшему. Теперь любое учебное задание Гоэмон выполнял на пределе своих возможностей (а они уже были у него немалые) и благодаря этому преуспевал в ниндзюцу.
У Гоэмона не выходил из головы таинственный ямабуси. Мальчик уже знал, что он появляется в деревне чрезвычайно редко, только в особо важных случаях. Но что могло подвигнуть «спящего в горах» проделать длинный и опасный путь по горам, где бесчинствовали не только разбойники, но и отряды сёгуна? Вроде большая война не намечалась, а мелкие стычки, в которых участвовали и лазутчики клана Хаттори, происходили постоянно и стали обыденностью. И потом, почему ямабуси не удостоил своим посещением всеми уважаемого старосту, как полагалось по обычаю, а направился сразу к Хаттори Ясунаге, который, несмотря на свои заслуги, не имел никакого поста в иерархии клана? Это было, по меньшей мере, странно…
Тем временем в доме Хаттори Ясунаги шел разговор как раз о Гоэмоне. Ямабуси, весьма уважаемый и почетный гость, конечно же, сидел спиной к нише токономы. Она была похожа на ту, что находилась в доме Гоэмона, только на месте обязательного для японцев свитка с изречением какого-нибудь древнего мудреца висела картина, явно написанная китайским художником. Она изображала Инлуна – крылатого дракона, повелевающего дождями. Он помог небесному повелителю Хуан-ди победить войско великана-колдуна Чи Ю, оспаривавшего у Хуан-ди власть над миром.
Хаттори Ясунагу было не узнать. В деревне он представлялся безобидным старичком, спину которого согнули прожитые годы, а здоровье изрядно подточили сопутствующие преклонному возрасту хвори. Он был приветлив, улыбчив, особенно его любили дети, для которых у старого Ясунаги всегда было наготове доброе слово и какие-нибудь сладости. Перед горным отшельником сидел, конечно же, седобородый старец, но спину он держал прямо, движения его были быстры и уверены, а совсем не старческие глаза сверкали остро и суровый взгляд был жестким и беспощадным.