Ниже бездны, выше облаков
Шрифт:
– Привет. Ты?
Ответил как можно непринуждённее:
– Я. Привет. Почему в первый раз не ответила? Незнакомые номера игнорируешь?
– Нет, я… просто…
И тут она всхлипнула.
– Ты чего? Что у тебя случилось?
Оказалось, действительно, какой-то аноним забомбил её гадостными эсэмэсками. Утешать я не умею, веселить, развлекать – тем более, но хотя бы сказал ей спасибо. А для себя решил, что надо за ней приглядывать, чтобы, не дай Бог, хомячки не устроили ей акт возмездия. Поэтому мы договорились, что за десять минут до начала уроков встретимся возле школы.
14. Таня
О тверженная
Мой самый страшный кошмар сбылся – я стала изгоем в собственном классе. Да и чего можно было ожидать
В первые минуты после моего выступления, которое и для меня-то было неожиданным, все впали в шок. Даже хладнокровная Запевалова потеряла дар речи. Да и Анна Карловна, видно было, остолбенела. Вот только на Диму я так и не посмотрела. Но это и к лучшему. Если бы поймала его взгляд, скорее всего, вообще не смогла бы говорить – так странно он на меня действует.
Я надеюсь, что помогла ему хоть чуть-чуть, что директриса изменит своё решение и не станет судить его слишком строго, а главное – не погонит из школы. Однако что же теперь будет со мной? Тут же вспомнилось, как мы всем классом травили то одну «жертву», то другую. Ну и конечно, все наши издевательства над Кристиной Волковой предстали так живо и ярко, будто и дня не прошло. Я зажмурилась и на секунду увидела на её месте себя. Непроизвольно крикнула: «Нет!» Меня передёрнуло, но… Ответ-то был очевиден. А ведь Волкова даже и не предавала никого – просто неудачное стечение обстоятельств. Я же сознательно заложила весь класс, я – предательница. В пику моим мыслям всплыли слова Запеваловой, сказанные не раз и не два: «Предательство – самый страшный грех. Предателям – самое страшное наказание». Ой мамочки! Что же теперь будет? Страх накатил с новой силой, я не выдержала, и меня стошнило. Подлетела мама:
– Таня, тебе плохо? Что случилось? Ты отравилась? Нет? Вот видишь, я же говорила – рано тебе идти в школу, ты ещё не выздоровела. Теперь ты понимаешь, что мама всегда права? Иди приляг, а я тебе смекту разведу.
Она кружила вокруг меня, охала, причитала и укоряла за упрямство. Как же меня раздражало это оханье, это «Танечка, Танечка!», этот приторный тон! Ещё сильнее досаждала, прямо бесила, её вроде и ненавязчивая, то есть не в лоб, а как бы между делом, манера внушать мне своё мнение: «Если бы ты маму послушала, то…» Чёрт! Если бы я маму послушала, то Диму бы на этом проклятом собрании уже давно бы закопали, а я бы даже не знала. Пришла бы через недельку, увидела, что его нет и… умерла бы… Не факт, конечно, что его и теперь оставят в школе. Но на этот случай я решила пойти до конца и, если потребуется, снова обратиться к директрисе и всё ей рассказать. Всё! И про Волкову, и про Майю Вячеславовну, и про Диму – в подробностях.
Мама принесла стакан со смектой.
– На, выпей. Пусть вся бяка…
– Мама! Не разговаривай со мной так!
– Как? – не поняла мама.
– Ну какая бяка? Мне не три года! И вообще…
Еле сдержалась, чтобы не нагрубить маме. А я ведь так её люблю. Да и разве виновата она в том, что произошло? Она ведь про собрание ничего не знала и не могла понять, что со мной творилось. С трудом взяв себя в руки, я сказала совсем не то, что рвалось наружу:
– Я просто устала и хочу спать.
Мама вышла из комнаты, продолжая что-то говорить, говорить, говорить. Я старалась не слушать. Не вникать. Иначе бы моё терпение точно лопнуло. Оно и так трещало по швам. Я закрылась в своей комнате, чтобы даже голоса маминого не слышать.
Последнее, что до меня донеслось из кухни, пробившись через все мои «не» – не слышу, не понимаю, не воспринимаю – было: «И помни, мама – твой лучший друг и всегда тебе поможет. Только скажи». Мама, конечно, друг. Но чем она здесь-то может мне помочь? Ничем. А притворяться, что всё в норме, чтобы она не изводила меня своей опекой, я была не в состоянии.
Внезапный приступ злости, даже бешенства, ненадолго заслонивший страх, почти так же быстро утих. И снова полезли мысли, одна другой дурнее. Успокаивала себя, как могла: Диму выручила, может быть, он перестанет меня так сильно ненавидеть и презирать. Хотя в последнем я была совсем не уверена – уж очень красноречив был его взгляд, когда Запевалова сказала, что он меня ударил. Такие чувства в одну секунду наверняка не рождаются и вряд ли быстро проходят. Но ведь не это главное. Важно, чтобы Диму оставили в школе. Остальное я переживу. Так я сама себе повторяла. Но самовнушение не срабатывало. Легче не становилось. Наоборот. Я буквально с ума сходила от страха. Места себе не находила. А потом пришла эсэмэска, первая: «Ты дорого заплатишь за своё предательство, тварь». Отправили через интернет и не подписались. Да и какая разница, кто отправил, ведь и так ясно, что кто-то из наших.
Следом прилетели вторая, третья, десятая… Текст разный, но суть везде одна и та же: скоро, очень скоро меня ждёт жестокая расправа за предательство. Были и с матом, и с похабщиной. Думаю, что по заданию Запеваловой писали все, и она, естественно, тоже. Её «почерк» я узнала сразу: «Только что видела Расходникова с Манцур. Или ты думала, что продашь класс – и он кинется к тебе? Ха-ха. Ты ему даже на разовый трах не нужна, тупая, подлая сука». Я чувствовала себя оплёванной, униженной, втоптанной в грязь. Что будет дальше?
И тогда я решила, что в школу вообще больше не пойду. Как мне видеть Диму, хоть иногда, изредка, я придумаю. Потом. Но явиться завтра в свой класс, где меня ждут, чтобы унизить, раздавить, уничтожить, – это казалось немыслимым. Всё равно что добровольно броситься в реку, кишащую аллигаторами.
Телефон опять завибрировал, но на этот раз долго – не эсэмэска, кто-то звонил. Номер был незнакомый, и отвечать я не стала, побоялась. Минуту спустя опять пришло сообщение. Отправитель – тот же номер, что перед тем звонил. Поколебалась, напряглась, приготовившись к очередной порции гадостных слов, но всё же открыла. И глазам не поверила! Это был Дима! Мой Дима! Всё ещё колеблясь – вдруг это чья-то изощрённая шутка – перезвонила. Это и правда был его голос! Мама, мама, мама, я чуть не умерла от счастья! Он говорил со мной. Спрашивал, как я. Беспокоился. Бог мой, да я и мечтать о таком не смела! А потом и вовсе сказал, что завтра, перед уроками, будет ждать меня у школы. Счастье так оглушительно громко ворвалось в меня, заполонив целиком и полностью, каждую клеточку, каждый уголок души, что и следа не оставило от страха, обиды и прочих гадких мыслей и тяжёлых чувств. Я смеялась, кружила по комнате, целовала телефон, целовала Димино фото – одно, самое любимое, где лицо его – крупным планом, я распечатала и хранила в надёжном месте. Наверное, я всё-таки старомодный какой-то человек: дневник вон веду, фотография эта… Хотя у меня есть Димины фотографии и на компьютере.
Я вихрем ворвалась на кухню, улыбаясь во весь рот и пританцовывая. Кинулась к изумлённой маме. Стиснула её крепко-крепко, обцеловала всю. И даже съела целую тарелку рагу, хотя десять минут назад от одной мысли о еде меня выворачивало.
– Танечка, что-то случилось? – осторожно спросила она.
– Не, всё нормально, мам. Просто отдохнула маленько, вот и аппетит проснулся.
Да уж, представляю, каково ей было наблюдать, как скачет моё настроение из крайности в крайность всего-то в течение двух часов. Однако мне было весело. Даже папино недовольное лицо казалось забавным. Я и папу чмокнула в лоб в порыве нежности и восторга. Мама смотрела на меня и улыбалась, но как-то совсем невесело, печально, даже вымученно.