Ночь без алиби
Шрифт:
– Что значит «и», спрашиваю?
– грозно повторил он.
– Этого Мозера нетрудно будет разыскать, - ответил я неопределенно.
Он клюнул на приманку и опустил глаза, словно опасаясь, что я прочту его мысли.
– Кто еще знает о его существовании?
– спросил он шепотом.
– Ты.
– Балда. Если я в этом признаюсь, тогда уж мне лучше сразу в петлю… А я хочу жить. Жить! В своем доме, которому отдал все силы, а не за тюремной решеткой.
– Фриц - свидетель.
– Слава богу, он хороший сын. Не то, что ты. И все мое добро ему достанется.
Фриц чуть заметно кивнул. И тут мне стало окончательно ясно, что он не со мной. Он
– Я тоже немало знаю, - возразил я с торжеством.
– Ладно, кто еще?
– Если бы еще кто знал, ты давно бы сидел в тюрьме.
– Очень хорошо, значит, полиция ничего не узнает про этого Мозера.
– Узнает. От меня!
– А ты подумай хорошенько, не дурак ведь. Возьми бумажку, ручку - Фриц подаст тебе, что надо, - и пиши: «Я, Вальтер Вайнхольд, желая покаяться перед моими родителями, признаюсь, что убил Фридриха Мадера, будучи в состоянии раздражения». Видишь, я даже предлагаю тебе выход: как-никак смягчающие обстоятельства. Я-то великодушен, а ты все мелочишься… Вот, а записочку сунешь в конверт, заклеишь и на конверте напишешь: «Вскрыть только после моей смерти».
Это конец! Третье преступление логически последует за вторым. Вот почему он вытащил ключ из двери. Я озирался в поисках выхода. Пока еще я жив. Мне не верилось, что Фриц дал себя уговорить на убийство.
– Одним убийством больше для тебя и впрямь не имеет никакого значения, - сказал я и даже постарался иронически: улыбнуться.
– Испугался, а? Не бойся. Живи хоть сто лет, если дотянешь. Писулька эта надобна мне для гарантии. Она тебя заставит молчать до самой смерти. Как ты скончаешься, меня не интересует. Главное, будешь держать язык за зубами, пока меня землей не засыплют. А надпись на конверте к тому, чтобы меня никто не попрекнул, будто я все знал еще при твоей жизни. Как-никак я уважаю пожелание своего сына. Вот. За это получишь двадцать тысяч марок, можешь взять их прямо сейчас. И разойдемся подобру-поздорову.
Я пропустил мимо ушей его предложение. Мое решение было твердым.
– Ты предстанешь перед судом и ответишь за свои преступления.
– Дубина стоеросовая! Думать надо, не то в лужу сядешь. Дитера Коссака никто не убивал. Он сам умер, естественным путем, ночью, после несчастья. В больнице небось сохранилась запись о том. Да и старый доктор Мюллер должен помнить. Он попытался оперировать мальчишку, да поздно было. Осколки сидели в мозгу слишком глубоко. Если я не хочу раскапывать эту историю, то лишь потому, что тогда с завещанием были всякие неприятности.
– Остается смерить Фридриха Мадера.
– Он сам виноват, что поделаешь. Ему взбрела в голову та же дурацкая мысль, что и тебе. Он считал, что я должен явиться в полицию и выложить им все на блюдечке. Уперся, как козел: он, мол, возражал, когда подписывали завещание, и засвидетельствовал против совести. Ведь я бы тогда лишился двора навечно. А в нем вся моя жизнь, понимаешь ли ты это, балда? И лучше не троньте мой двор, нет у вас таких прав!
– А свидетельства Мозера было разве недостаточно?
– Мозер сбежал. Чем-то он замарался при нацистах. Мадер воротился с фронта как раз ночью, после того несчастья. Его двор разграбили свои же солдаты, при отступлении, скот какой порезали, а какой угнали. Жена его уехала к родне. Он воспользовался случаем и согласился поддержать меня на суде, в общем, подтвердил, что Коссак был в ясном уме и твердой памяти, когда писал завещание.
– Ему было известно, что Дитер Коссак умер?
– Конечно. Об этом все знали. Доктор самолично рассказал тогдашнему бургомистру - вот тебе и еще одно доказательство. Человек тот жив, служит сейчас где-то в министерстве, отыскать его можно.
Не спуская глаз с обоих, я обдумывал услышанное, сопоставлял факты, готовился уличить старика во лжи. Чересчур просто мне все это казалось…
Значит, отдай ему заявление и помалкивай. А не смолчу - он «совершенно случайно» вскроет конверт с моим признанием-завещанием. Да, продумал досконально, рассчитал все варианты. Не учел только одно: мое неукротимое желание доказать свою невиновность ради Улы и моего будущего.
– Зачем же ты сейчас во всем сознался?
– Не твоя забота. Много узнаешь - сон потеряешь.
– На эту грязную сделку я не пойду!
Старик откинулся в кресле и пристально посмотрел на меня. Фриц бросил на него вопросительный взгляд. Я заметил, как старик кивнул ему.
– Тогда ты живым отсюда не выйдешь, - процедил он.
Фриц оперся руками о колени, готовый броситься на меня. Я взвесил свои шансы. Один против двоих. Старику грозит пожизненное, а то и смертная казнь. Ему есть, что терять. А Фрицу?.. Ни тому, ни другому двор, конечно, не хочется отдавать. Это их объединяет. Помощи мне ждать не от кого. Мать, возможно, что и услышит… нет, вряд ли; вьюга по-прежнему бушует. Ночка, как нарочно, выдалась для преступления: сначала она помогла мне, а теперь - моим противникам.
– Ты же ничем не рискуешь, - подал голос Фриц.
Он еще говорит о риске для меня, будто смерть человека - обыкновенная сделка. А убийца, разгуливающий на свободе, а реабилитация невиновного? «Ничем не рискуешь…»
Да, последняя надежда лопнула, брат давно посвящен в дела старика, иначе они не сговорились бы так быстро. Он лишь попытался усыпить меня. Старик действовал жестко, а Фриц пускал в ход лесть и братскую любовь. Он взял на себя роль бескорыстного адвоката. И начал ее играть не после моего освобождения и даже не во время тюремного свидания. Гораздо раньше. Еще на следствии, когда он всячески подчеркивал мои достоинства. Разногласия между отцом и сыном заключались лишь в тактике, с помощью которой они хотели помешать моим дальнейшим розыскам убийцы. Однако оба метода не принесли им успеха. Теперь они решили действовать напролом. И все же я был убежден, что Фриц не пойдет на убийство, не станет рисковать своей свободой, а то и жизнью ради того лишь, чтобы скрыть вину отца. А вообще-то не угадаешь, как он поступит… Но легко они со мной не справятся. Эх, если бы дверь была открыта. Вряд ли они осмелятся убить меня. Хотят только запугать да выжать это заявление. Я почувствовал себя увереннее и рассмеялся.
– Не старайтесь, я ничего не подпишу. Вам трудно будет объяснить мою насильственную смерть.
– Почему?
– Старик пытался казаться спокойным, по я видел, что его трясет от злости.
Вероятно, он был убежден, что я приму его предложение. Своим отказом я вынуждал его перейти к действию.
– Нет, не трудно, - прохрипел он.
Я с ужасом заметил, как Фриц вытащил из-под куртки топор и положил его возле себя на диван. Все было подготовлено, ловушка захлопнулась. Расплата за мою глупость, за то, что я расчувствовался и пожалел родного братца: если б я отнес его куртку старшему лейтенанту и рассказал о том, что узнал и о чем догадывался, - все повернулось бы иначе. Фриц одурачил меня. В сочельник он отправился не на переговоры с Улой, а для того, чтобы поискать в доме какой-либо уличающий материал.