Ночь для двоих

Томас Шерри

Пришлось сделать это самому.

—Мистер Киприани, а тот молодой художник говорил, почему он продает картину?

— Да,— ответил Киприани. — Он сказал, что собирает деньги для поездки в Южную Африку.

Глава 17

Кровать Анжелики была застелена малиновым итальянским шелком. На нем бесстыдно раскинулась обнаженная хозяйка дома. Часть существа Фредди приказывала ему отвести глаза, а еще лучше — отвернуться.

Но другая часть, взявшая верх, велела ему протянуть руку и еще раз приласкать совершенные груди.

— Это было здорово,— сообщила Анжелика.

Его щеки порозовели. Наклонившись, Фредди коснулся губами ее губ.

— Все это следовало сказать мне.

Как, интересно?

— Могу я сделать признание? — неуверенно спросил он.

— Хм. Ты никогда не делал никаких признаний. Приступай немедленно.

— Меня не слишком интересовало происхождение картины с ангелом.

— Нет? — Удивление Анжелики было не наигранным.

— Твоя старинная подруга хочет, чтобы ты нарисовал ее обнаженной. Ты испытываешь адское искушение, но не знаешь, как сказать «да». Разве не резонно найти какое-нибудь правдоподобное задание и для нее, чтобы можно было говорить об обмене любезностями?

Анжелика села, прикрыв грудь малиновым шелком.

— Фредди! Я и не думала, что ты такой коварный!

Фредди отвел глаза.

— Я и не коварный, по крайней мере, как правило. Просто мне не хотелось, чтобы мои желания были совершенно очевидными.

Она легонько ударила его по руке.

— Ты гений маскировки. Не выдал себя ни словом, ни намеком! Я уже отчаялась, решив, что ты никогда не обратишь на меня внимание.

— Ты могла просто сказать мне все, что хотела.

— Если бы могла, я бы сделала это десять лет назад. — Она поцеловала то место, по которому ударила! — Думаю, даже лучше, что я этого не сделала. Ты всегда считал меня лишенной всяческой женственности.

— Это неправда. Точнее будет сказать: я никогда не видел в тебе женщину. Ты всегда была — ну и есть, конечно — моей стариной подругой. Тебе не нужны были грудь и ягодицы, чтобы иметь для меня значение.

— Полагаю, моя грудь и мои ягодицы с этим не согласятся.

Фредди улыбнулся.

Анжелика придвинулась к нему ближе.

— Ты считал, что я тебя слишком часто критикую? Или указываю, как надо поступить?

— Нет, дело не в этом. Это отец слишком часто меня критиковал. Ему доставляло удовольствие унижать меня. А я никогда не мог дать ему достойный отпор, как Пенни. Твои предложения всегда имели основанием искренний интерес ко мне. И наша дружба не зависела от того, сделаю я, как ты сказала, или нет. Ты давала совет, а я мог следовать ему или нет.

— Хорошо, — улыбнулась Анжелика.

Фредди явно колебался.

Анжелика смотрела на него и ждала.

— Ты что-то еще хочешь сказать? — наконец спросила она, так и не дождавшись продолжения. — Ну давай же, я хочу знать все.

Он уже и забыл, как хорошо она его знает.

— Было время, когда я считал тебя слишком честолюбивой для меня. Ты постоянно твердила, что я должен рисовать быстрее, выставляться, создать большой запас картин.

—

Ах, вот ты о чем. Это было, когда я отчаянно ревновала тебя к леди Тремейн. Я хотела дать тебе понять, что она далека от искусства, в то время как я — настоящий эксперт.

Он действительно был слеп. Ему ни разу не пришло в голову, что ее, по-видимому, неистовое желание подтолкнуть его к известности в художественном мире как-то связано с сердечными тайнами.

Фредди накрутил на палец ее шелковистый локон. Похоже, он ошибся при подборе красок. Волосы Анжелики отливали еще и рыжиной.

— Перед тем как леди Тремейн уехала в Америку, она хотела, чтобы я утешился в твоих объятиях. Но когда ты пришла меня утешить, я тебя почти что выгнал.

— Я не виню тебя. Сама виновата. Проявила несдержанность.

— Когда ты неожиданно вышла замуж за Каналетто, меня постоянно мучила мысль, что твое решение было спровоцировано моим поведением в тот день. Знала бы ты, как я об этом сожалел.

Анжелика встряхнула головой.

— Моя неспособность справиться с разочарованием, не делая глупостей, не твоя вина. Это мой недостаток. Кстати, в то время я твердо решила, что даже если ты дашь мне от ворот поворот, не стану делать никаких глупостей — например, не пересплю с Пенни, чтобы утешить оскорбленное самолюбие.

— Пенни был бы травмирован. Он считает тебя сестрой.

— Я тоже была бы травмирована, — фыркнула Анжелика.

Она начала машинально крутить в пальцах маленькую картинку в рамке, стоявшую на ее ночном столике. Фредди увидел, что это карандашный набросок ее лица, который он сделал много лет назад и подарил ей. Живший в Анжелике художественный критик должен был найти в этом простеньком наброске слишком много дефектов в композиции и технике исполнения. Только искренности там было с лихвой.

Фредди всегда любил эту женщину и думал о ней, но теперь его сердце было настолько переполнено нежностью, что это граничило с болью.

— Я так рад, что ты вернулась, — сказал он и погладил ее по щеке.

— Я тоже, — ответила Анжелика и посмотрела ему прямо в глаза. — Я тоже.

Было уже очень поздно, а ее супруг все еще не вернулся из Лондона.

Элиссанда лежала без сна в полной темноте, устремив взгляд в потолок, который не могла видеть, и думала о своей первой встрече с Виром. Она отчетливо помнила каждую деталь: в чем он был одет, как солнце отражалось от его запонок, теплую улыбку, обращенную к брату.

Если бы только они встретились неделей позже, когда ей больше не надо было никого заманивать в ловушку! Тогда все могло бы сложиться иначе.

Но она заманила его в капкан. И это ему не понравилось. И если он не станет разговаривать с ней и заниматься любовью, она навсегда останутся чужими в этом браке.

Дверь, соединявшая их комнаты, открылась. Он был дома. Он стоял на пороге. Ему оставалось сделать всего лишь шаг, чтобы войти в ее комнату.

Элиссанду охватило волнение, граничащее с паникой. Отчаянно заколотилось сердце. Ей пришлось прикусить губу, чтобы дыхание не казалось таким громким.