Ночь и город
Шрифт:
— Послушайте! — с воодушевлением начал Фабиан. — Вы выглядите точь-в-точь как один человек, которого я знавал много лет назад, — парень по имени Эдвардс из Пондерз-Энд. Это не ваш родственник? Черт, было бы забавно…
— Нет, он мне не родственник.
— А так — вылитый его брат-близнец. Можно узнать, как вас зовут?
— Что?.. Как меня зовут? Мм… Смит.
— Из Пондерз-Энд?
— Мм… Нет.
— Тогда откуда же? — спросил Фабиан вне себя от нетерпения.
— Гораздо западнее, — ответил маленький человек.
— Ну извините — проговорил Фабиан, кусая верхнюю губу и улыбаясь, как выкопанный из земли череп улыбается
Маленький человек позвонил в колокольчик. На звон явился банщик, зевая во весь рот.
— Звонили, сэр?
— Не могли бы вы принести мне чашку чая и тост с маслом?
— Слушаюсь, сэр.
Служащий ушел; потом вернулся с заказом на подносе.
— Я запишу на вашу карточку, сэр. Ваш номер, пожалуйста?
— Одиннадцать.
— Это номер вашей кабинки, сэр. Я имел в виду номер карточки.
— Сорок девять.
— Спасибо, сэр.
«Одиннадцать!» — повторил Фабиан про себя.
Маленький человек быстро расправился с чаем и тостом.
— Извините, — сказал он, — я, пожалуй, зайду еще ненадолго в парильню.
— А я, — отозвался Фабиан, — схожу, пожалуй, за сигаретами и посижу немного здесь.
Он выжидал. Маленький человек вернулся в парильню. Фабиан вышел. Вокруг не было ни души. Кабинки были темны и пусты. Остановившись у кабинки номер одиннадцать, он проскользнул между занавесками. Там висели темный костюм, простая рубашка и круглый жесткий воротничок. Он ощупал пиджак, засунул руку в нагрудный карман, вытащил оттуда какие-то потрепанные бумажки и принялся изучать их в рассеянном свете, проникавшем между занавесками. Фабиан разглядел продолговатый конверт с официальным письмом и надписью «служебное» — это было требование об уплате подоходного налога. Сунув его за набедренную повязку, он бесшумно выскользнул наружу, громко бахнул дверью собственной кабинки, включил свет и зажег сигарету.
Письмо было адресовано Арнольду Симпсону, эсквайру, «Гнездышко», Тернерз-Грин.
— Смит, значит? — хмыкнул Фабиан. Он положил письмо в карман пальто, достал сигареты и вернулся во фригидарий. Настроение у него было отличное. Он даже начал напевать: «Мой друг с колыбели, ты мне нужен всегда…» Ему в ответ валявшийся на полу пьяный забулькал и захрипел:
— О Дэйзи, Дэйзи, Дэйзи, Дэйзи, о дай мне свой ответ, молю!
Вернулся маленький человек и, позвонив, вызвал массажиста.
— И мне тоже, — сказал Фабиан.
Он лег на мраморную скамью. Великан в красной рубашке сорвал с него полотенце.
— Только, ради бога, не щекочите меня! — сказал Фабиан.
Со скамьи маленького человека донеслись громкие шлепки, а затем его тихий вежливый голос проговорил:
— Правое плечо, пожалуйста.
— Хи-хи-хи, — засмеялся Фабиан, когда массажист принялся разминать ему межреберные мышцы, а потом, мысленно обращаясь к маленькому человеку, он проговорил: «Ладно-ладно, Симпсон, эта турецкая банька обойдется тебе в пятьдесят фунтов сверху — за все пытки, через которые мне пришлось пройти по твоей милости!»
Массажист завернул его в горячие полотенца:
— Так лучше, сэр?
Вялый, расслабленный, размятый, чуть не сваренный заживо, Фабиан обессиленно простонал:
— Конечно. Ничто не оживляет так, как массаж. Однажды я написал об этом песню…
Массажист уложил его на койку и накрыл сверху еще несколькими полотенцами. Фабиан дал ему полкроны.
— Скажи им, пусть принесут
— Да, сэр. Спасибо, сэр.
— Жизнь у меня такая, что на сон просто не хватает времени. Последние три недели я почти не спал. А сегодня утром еще пришлось идти и получать полторы тысячи фунтов у одного парня…
Фабиан затаился как мышь. Его слух, натренированный за годы постоянного подслушивания, улавливал едва слышные звуки, доносившиеся из кабинки номер одиннадцать. В половине шестого маленький человек начал одеваться.
«Хочет, чтобы соседи увидели, как он возвращается с ночной смены, маленький мерзавец!» — подумал Фабиан. Он слышал, как маленький человек ушел. Потом он вышел в предбанник и присел на пуфик. Оставалось еще убить полчаса. Он снова посмотрел на конверт, который вытащил из кармана маленького человека. В конверте лежало письмо с требованием об уплате подоходного налога и другое письмо, вложенное в первое, а точнее, карандашная записка, нацарапанная на бланке частной лечебницы «Кавелл»:
Дорогой Арни!
Я не могу спать из-за невыносимых болей, а укол мне положен только через час, так что я пишу тебе это письмо, потому что мне становится легче, когда я обращаюсь к тебе. Я очень хочу быть с тобой. Я так о тебе беспокоюсь. Я все думала, не перестал ли ты поддевать теплые шерстяные вещи теперь, когда потеплело; дорогой Арни, пожалуйста, не снимай их по крайней мере до середины мая. Не хватало еще, чтобы ты тоже заболел. Милый Арни, мне бы так хотелось видеть тебя чаще, но ни в коем случае не в ущерб твоей работе, а то им это в конце концов надоест. Приходи ко мне по утрам. Не забывай о себе. Надеюсь, Марта следит, чтобы ты питался как следует. Все, Арни, я больше не могу писать, мне очень плохо.
С любовью,
Агнес
— Ха! — вскричал Фабиан. Он вышел на улицу, одаривая шестипенсовиками каждого, кто попадался ему на пути, и остановил такси.
— «Гнездышко», Тернерз-Грин, — сказал он водителю.
— Да, сэр.
Дождь прекратился, на востоке занимался рассвет. В открытые окна машины врывался свежий утренний ветерок, овевая разгоряченное лицо Гарри Фабиана. У Марбл-Арч [10] такси остановилось на красный свет, хотя дорога была пуста. Неведомо откуда донесся чистый, звонкий голосок утренний птички, весело распевающей:
10
Триумфальная арка; сооружена в 1828 г, в качестве главного въезда в Букингемский дворец; в 1850 г. перенесена в северо-восточную часть Гайд-парка.
Пии-иип!.. Пии-иип!
Тиу-ип!.. Тиу-ип!
Чик-чирик! Чик-чирик! Чик-чирик!
Со скамеек на Бэйзуотер начали подниматься бездомные с помятыми лицами, унося свое убожество прочь от безжалостного света дня.
Глава 6
Пригород еще спал. На небольшой дугообразной улочке горели уличные фонари. В окне одной из комнат «Гнездышка» Фабиан увидел свет. Очевидно, маленький человек только что приехал. Фабиан постучал в дверь. В проеме появился хозяин. Увидев Фабиана, он покраснел, потом побелел как полотно, потом отшатнулся. Он даже вскрикнуть не мог, настолько был ошарашен.