Ночь игуаны
Шрифт:
Мэксин раздвигает кусты, смотрит.
Вышли или все еще сидят эти стервы? Учительницы из женского баптистского колледжа в Техасе! Одиннадцать! Одиннадцать мегер…
Мэксин. Целая футбольная команда старых дев.
Шеннон. Да, а я вместо мяча. Ну что, вышли?
Мэксин. Одна. Пошла в кусты.
Шеннон. Ладно, ключ от зажигания у меня. Вот в этом кармане. Без меня им не двинуться с места, разве что пешком.
Мэксин. Опять гудят.
Шеннон. Фантастика! Эту группу мне нельзя потерять. Я сейчас на испытании. Месяц назад тоже подобралась такая же сволочная компания. Добились моего увольнения. И теперь «Бюро Блейка» дало мне испытательный срок. Если и с этой группой не повезет – меня тут же уволят… О Боже, все еще сидят в автобусе? (С трудом
Голос Хэнка (снизу). Они хотят вернуться в го-о-оро-од!
Шеннон. Не выйдет в го-о-оро-од! Уф… Пять лет назад я был гидом у Кука, совершал кругосветные путешествия со специальными группами… Отошедшие от дел финансисты с Уолл-стрит, решившие пожить в свое удовольствие. Мы разъезжали в шикарных машинах – «Пирс-Эрроуз», «Эспано-Суиза»… Ну что, лезут из автобуса?
Мэксин. Выбиваетесь из сил, Шеннон?
Шеннон. Какое там, уже выбился! Выдохся! (Встает и снова кричит.) Хэнк! Идите сюда! Сию же минуту! Надо обсудить положение. Черт-те что! Фантастика! (Снова садится на ступеньки, обхватив голову руками.) Мэксин. Они не выходят из автобуса. Шеннон… все равно ведь вам уже не справиться с этой группой – нервы не те, Шеннон. Да пусть они катят себе дальше, а вы оставайтесь.
Шеннон. Вы же знаете, в каком я положении. Ну, потеряю работу, а дальше что? Мэксин, радость вы моя, да служба у «Блейка» – и так уж предел падения. Выползают они из автобуса? Вышли наконец?
Мэксин. По тропинке подымается мужчина.
Шеннон. А, Хэнк! Вы должны мне помочь обломать его.
Мэксин. Угощу ром-коко.
Хэнк (появляется на веранде, ухмыляется). Шеннон, эти леди не желают идти сюда. Придется вам спуститься вниз.
Шеннон. Фантастика! Не пойду. Ведь ключ от зажигания у меня в кармане. И останется там три дня.
Хэнк. Не выйдет, Шеннон. Черт подери, не дадите ключ – они отправятся в город пешком.
Шеннон. И по дороге будут падать, как мухи, от солнечных ударов… Фантастика, совершенная фантастика!.. (Задыхаясь, весь в поту, кладет руку на плечо Хэнка.) Хэнк, я надеюсь на вас. Поможете? При такой трудной группе мне – руководителю, и вам – шоферу надо держаться друг друга, если они ополчатся на нас. Ведь сейчас вопрос стоит, кто кого – двое мужчин или этот выводок мокрых куриц! Понимаете, Хэнк?
Хэнк. Так-то оно так… (Хихикает.) Если бы не эта девчонка… забилась в уголке на заднем сиденье и ревмя ревет. Не знаю, черт побери, было у вас с ней что или не было, только они-то думают, было, потому что она все время глаз не осушает.
Шеннон. Вот что, Хэнк. Плевать мне, что они думают. Там, где гидом Лоренс Шеннон, он один хозяин; только он решает, куда ехать, когда ехать, – весь распорядок путешествия во всех подробностях. Иначе я слагаю с себя ответственность. Поэтому идите и вытащите их из автобуса, пока они там не задохлись. В случае чего тащите их силой и гоните сюда. Слышите? И не спорьте со мной. Миссис Фолк, дорогая! Дайте Хэнку рекламный образец меню вашего ресторана, пусть покажет этим дамам. Здесь у нее такой повар-китаец, глазам своим не поверите, когда увидите меню. В Шанхае был шефом в лучшем клубе. Я его уговорил перейти к ней сюда. К тому же фанатик европейской кухни… Хотите – бефстроганов, хотите – любые блюда французской кухни. Миссис Фолк, дорогая, вручите ему одно из ваших неописуемых меню.
Передавая Хэнку листок, Мэксин посмеивается, словно она участвует в забавном розыгрыше.
Спасибо. Вот, ступайте к ним, покажите им это сказочное меню, опишите вид с горы…
Хэнк берет меню, ухмыляясь и покачивая головой.
Выпейте холодного пива и…
Хэнк. Лучше бы вам самому к ним спуститься.
Шеннон. Я не сойду с этой веранды еще по крайней мере двое суток. А это что еще? Живой гротеск в манере Иеронима Босха?
Неожиданно, словно в дурном сне, появляется семейка Фаренкопф – немцы, живущие в отеле. Они огибают веранду и идут к тропинке, ведущей на пляж. Их костюмы отвечают
А-а, и тут нацисты! И чего это их столько нанесло сюда в последнее время?
Мэксин. Мексика, дорогой мой, – это парадная дверь в Южную Америку и черный ход в Штаты – вот почему.
Шеннон. Ага, а теперь, когда Фреда не стало, вы устраиваетесь швейцаром у этих дверей?
Мэксин подсаживается к нему в гамак.
Уходите, пока вы мне кости не сломали. Если уж пришла охота крушить, накололи бы мне лучше льду, приложить к голове.
Мэксин вынимает кусочек льда из своего стакана и водит им по лбу Шеннона.
О Господи…
Мэксин (усмехаясь). Ха! Значит, спутались с цыпленочком, Шеннон, а старые куры заквохтали.
Шеннон. Сама напросилась, правду говорю. Но ей еще нет и семнадцати, только через месяц исполнится. Так что все оборачивается серьезно, и даже очень. Девочка оказалась скороспелкой не только в делах любовных – она еще и вундеркинд, музыкальное чудо.
Мэксин. При чем тут музыка?
Шеннон. А при том, что она путешествует под крылышком, вернее, под конвоем своей проклятой учительницы пения, которая даже в автобусе устраивает хоровые спевки. О Боже ты мой! Удивляюсь, как это они и сейчас не голосят хором. Верно, совсем уж задохлись в автобусе, а то бы завели елейными голосками что-нибудь трогательное и благонравное… О Боже!..
Мэксин посмеивается.
Каждый вечер, как отужинают да выложат мне все свои жалобы – и еда-то им плоха, и чего-то, по расчетам учительницы математики, им недодали, – да еще нескольких дам, ходивших обследовать кухню, успеет вырвать, начинается концерт. Наша канарейка – эта самая девчонка – открывает клюв, и пошло: песенки Кэрри Джекобса Бонда, песенки Этелберта Невина. Представляете, Мэксин, после целого дня адских мук – к примеру, трижды подряд спустит шина или обнаружится течь в радиаторе, как было на Тьерра Кальенте… (Воспоминания словно прибавили ему сил, и он медленно приподымается в гамаке.) А раз вечером пришлось под проливным дождем ползти в гору с риском для жизни на крутых поворотах над пропастью… а под сиденьем у шофера – учтите! – стоял, как полагали мои училочки, термос с холодной водой, но мне-то было доподлинно известно: там была холодная текила… и вот после того, как еще один такой восхитительный денек, казалось, уже позади, наш вундеркинд, мисс Шарлотта Гуделл, сразу после ужина, чтоб я не успел удрать, начинает душераздирающую и нестерпимую для человеческого уха песенку Кэрри Джекобса Бонда «Конец прекраснейшего дня». И самое страшное – ни тени юмора!
Мэксин. Ха!
Шеннон. Вам-то, конечно, «ха!». Да, забыл еще – накануне… нет, за день до того, в Чильпансинго у нас вышли из строя тормоза. И вот – надо же! – в отеле, где мы застряли на ночь, нашелся старый рояль, который не открывали, должно быть, с тех пор, как убили императора Максимилиана. Так эта техасская канарейка раскрывает клюв и щебечет: «Я люблю вас всей душой». А сама уставилась на меня, да еще с ужимками такими… вся так и млела, пока ее конвоир, эта чертова учительница пения – сто лошадиных сил, – не хлопнула крышкой рояля и не потащила ее из гостиной. Но ее тащат, а наша мисс канарейка опять раскрыла клюв и вопит: «Ларри, Ларри, я люблю вас всей душой!» А ночью вхожу к себе в комнату и обнаруживаю, что я там не один.