Ночь – мой дом
Шрифт:
Джо чуть не поперхнулся ромом:
— Он юрист?
— Был им в Гаване.
— А он мне говорил, что вырос на ферме.
— Так и есть. Моя семья работала у его семьи. Мы были… — Она глянула на него.
— Сезонные работники?
— Так это называется? — Она сморщилась, глядя на него, — похоже, она была не меньше пьяна, чем он. — Нет-нет, мы были фермеры-арендаторы.
— То есть твой отец арендовал землю у его отца и платил ему долей урожая?
— Нет.
— Но именно это называется «фермер-арендатор». Мой дед таким был. В Ирландии. — Он пытался выглядеть трезвым и эрудированным, но получалось это плохо. — А сезонный
— А-а, — произнесла она, явно недовольная, что вопрос прояснился. — Ты такой умный, Джозеф. Ты знаешь все-все.
— Ты сама спросила, chica. [36]
— Ты меня только что назвал «chica»?
— Вроде бы да.
— У тебя ужасное произношение.
— Как твое ирландское.
— Что?
Он отмахнулся:
— Я просто еще не выучил испанский.
— Его отец был потрясающий человек. — Глаза у нее загорелись. — Он взял меня к себе в дом, выделил мне отдельную спальню с чистым постельным бельем. Мне наняли частного учителя по английскому. Мне, деревенской девчонке.
36
Девочка (исп.).
— И что его отец просил взамен?
Она прочла его мысли по глазам:
— Ты отвратительный тип.
— Вопрос-то напрашивается.
— Он ничего не просил. Может, он немного загордился, что столько всего делает для обычной деревенской девочки. Только и всего.
Он поднял ладонь:
— Прости, прости.
— Ты видишь худшее в лучших людях, — произнесла она, качая головой, — и лучшее в худших.
Он не мог придумать, что на это ответить, поэтому лишь пожал плечами: пускай молчание и выпивка смягчат настроение.
— Пошли. — Она выскользнула из его кабинки. — Потанцуем. — Она потянула его за руки.
— Я не танцую.
— Сегодня вечером, — возразила она, — танцуют все.
Он позволил ей поднять себя на ноги, хотя и понимал, что это, черт побери, просто кощунство — танцевать рядом с Эстебаном или даже с Дионом.
Ну конечно, Дион над ним открыло потешался, но Джо слишком много выпил, чтобы об этом переживать. Он позволил Грасиэле вести, следовал за ее движениями и скоро поймал ритм, которому мог худо-бедно соответствовать. Они довольно долго оставались на площадке для танцев, передавая друг другу бутылку черного рома «Суарес». В какой-то миг он обнаружил, что в его мозгу разные ее образы накладываются друг на друга: вот она бежит по кипарисовому болоту, словно загнанная дичь, вот танцует в нескольких футах от него, подергивая бедрами, покачивая плечами, запрокидывая голову, чтобы поднести бутылку к губам.
Он убил ради этой женщины. И ради себя самого. Но если и существовал какой-то вопрос, на который он весь день не мог найти ответ, то это был вопрос, почему он выстрелил этому матросу в лицо. Такое делаешь с человеком лишь от гнева. Обычно стреляешь в грудь. Но Джо разнес ему лицо. Тут было что-то личное. Зачарованно глядя на ее покачивания, Джо понял — он сделал это, потому что ясно увидел в глазах матроса: тот относится к Грасиэле с презрением. Она коричневая, и изнасиловать ее — не грех. Во всяком случае, в военных передрягах такой грех легко отпускают. И Сайрусу было почти все равно, будет она живой или мертвой, когда он станет с ней это делать.
Грасиэла подняла руки над головой, а вместе с ними и бутылку. Кривая улыбка блуждала по ее лицу в синяках, глаза смотрели вверх.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
— О сегодняшнем.
— А что там насчет сегодняшнего? — спросила она, но тут же прочла ответ в его взгляде. Она опустила руки, протянула ему бутылку, и они снова направились к своему столику.
— Мне плевать на этого типа, — произнес Джо. — Мне просто жаль, что не нашлось другого способа.
— Его и не было.
Он кивнул:
— Вот почему я не жалею о том, что сделал. Я просто жалею, что это вообще случилось.
Она взяла у него бутылку.
— Как благодарят мужчину после того, как он спас твою жизнь, которую сам же подверг в опасность?
— Подверг опасности?
Она вытерла рот костяшками пальцев.
— Да. Как?
Он поглядел на нее, чуть склонив голову набок.
Она снова прочла его взгляд. Засмеялась:
— Не тем способом, о котором ты подумал, chico. [37]
37
Парень (исп.).
— Просто говорят «спасибо». — Он забрал у нее бутылку и отхлебнул.
— Тогда спасибо.
Он сделал широкий жест, поклонился и, не удержав равновесия, свалился прямо на нее. Она взвизгнула, хлопнула его по макушке и помогла выпрямиться. До столика они доковыляли, хохоча и задыхаясь.
— Мы с тобой никогда не станем любовниками, — объявила она.
— Почему это?
— Мы любим других людей.
— Ну, моя-то умерла.
— Мой, наверное, тоже.
— А-а.
Она несколько раз пьяно помотала головой.
— Значит, мы любим призраков, — заключила она.
— Да.
— Получается, мы и сами — призраки.
— Ты набралась, — заметил он.
Она рассмеялась и ткнула пальцем в его сторону:
— Это ты набрался.
— Не спорю.
— Мы не будем любовниками.
— Ты уже говорила.
В первый раз они занялись любовью в ее комнате над кафе, и это было как автомобильная катастрофа. Они сокрушали друг другу кости, они падали с кровати, они перевернули кресло, и, когда он вошел в нее, она прокусила ему плечо до крови. Все кончилось быстро — примерно столько времени нужно, чтобы вытереть тарелку.
Во второй раз, полчаса спустя, она лила ром ему на грудь и слизывала его, и он делал с ней то же самое, и они не спешили, усваивая ритм друг друга. Она заранее предупредила: «Никаких поцелуев», но это было как ее «Мы никогда не будем любовниками». Они пробовали медленные лобзания, и жесткие поцелуи, и легкие клевки в губы, и соприкосновения одними языками, без участия губ.
Его изумляло, как им весело и радостно. За всю жизнь у Джо было семь женщин, но по-настоящему занимался любовью он только с Эммой — в том смысле, какой он вкладывал в это выражение. И хотя секс у них с Эммой был безудержный, а иногда и вдохновенный, Эмма всегда как будто таила что-то. Иногда ему казалось, что она со стороны наблюдает за тем, как они занимаются сексом. А после этого она еще глубже замыкалась в себе.