Ночь на кордоне
Шрифт:
Я рассказал тётке, где находится книга, — она ахнула.
— Серёженька, дорогой, — говорила она, прижимая руки к груди, — да знаешь ли ты, что это за книга? В ней же списки партизан. Достань книгу! Достань во что бы то ни стало. Я помогу тебе подобрать ключи.
Она ушла в кладовку, копалась там целых полчаса, выбрасывая ржавые ведра, старую обувь и прочую рухлядь и наконец вернулась, неся целую связку ржавых ключей.
Весь тот день я их тёр кирпичом, протирал песком, прочищал отверстия и канавки шилом, пока ключи не стали блестеть. Потом я смазал их постным маслом и завернул
На следующий день в послеобеденное время, засунув за пазуху револьвер и надев пиджачок, чтоб ничего не было заметно, я отправился к дому полицейского. Настроение у меня было отличное, я насвистывал, весело посматривая по сторонам.
Должен сказать, что такое серьёзное предприятие я начал слишком легкомысленно и с самого начала чуть было не поплатился за это.
Пройдя училище и полицию, я завернул за угол, и едва не столкнулся нос к носу с художником. Дядя Костя, всё в том же немецком мундире, быстро шёл навстречу. К счастью, он смотрел себе под ноги.
Я бросился в подъезд, рванул дверь — она оказалась запертой. Мне ничего не оставалось, как прижаться к стене, в надежде, что художник пройдёт и не заметит.
Вот он уже в нескольких шагах и всё так же смотрит в землю. Поравнявшись со мной, он вдруг остановился и в упор посмотрел на меня. Ноги у меня подкосились. Но странное дело: художник не узнал меня, лицо его, казалось, имело безразличное выражение, хотя он смотрел на меня долго, минуты две.
Когда он ушёл, я оглянулся и увидел на стене над своей головой листовку партизан. Художник смотрел на неё, и это спасло мне жизнь.
Оправившись от страха, я добрался до дома полицейского уже без всяких приключений.
Во дворе я осмотрелся и стал подбирать ключи. Большинство из них были слишком большими и в замочную скважину не влезали, другие легко входили, но проворачивались безрезультатно. Третьи проворачивались до половины, и уже чувствовалось, как поддаётся пружина, но дальше бородка ключа во что-то упиралась.
Наконец один из ключей плавно повернулся, и — щёлк! — замок открылся.
Я толкнул дверь и шагнул в коридор. Запахло прокисшими щами и затхлостью. У внутренней двери я остановился, насторожённо прислушиваясь. Из комнаты доносился неясный шум. «Это птицы в клетках», — успокоил я себя и потянул дверь. Она предательски громко заскрипела. Я остановился на пороге как вкопанный. Сердце громко заколотилось. В комнате кто-то был…
Хрр-бррр, хрр-бррр… — слышалось непонятное хрипение. Казалось, какой-то огромный железный зверь тяжело дышал и рычал в комнате.
Я хотел было уже дать стрекача, но любопытство побороло страх, и я заглянул в комнату. Что же я увидел?
Кровать напротив меня была прибрана, и было видно, что на ней давно не спали.
На столе стояла оплывшая свеча, бутылка из-под водки, кусок хлеба, тарелка с остатками завтрака. В углу в клетках бились голодные птицы.
Слева на маленьком диванчике навзничь лежал Илья. Голова его запрокинута, одна рука свисала до пола, к подошве правого сапога прилип раздавленный огурец. На круглом, как бочка, животе полицая лежала растянутая гармошка. При каждом вздохе живот приподнимался, мехи ещё больше растягивались, и гармошка сама собой издавала басовые звуки, испугавшие меня: ррып-ррып, ррып-ррып…
Пахло водочным перегаром — Илья был мертвецки пьян.
Я поискал глазами книгу, но её нигде не было видно. Под кроватью я заметил чемодан и решил, что второй том Брема именно там.
Поднявшись на носки, я пошёл к кровати. Когда я уже был посреди комнаты, храп и сопение за моей спиной вдруг прекратились и в комнате стало тихо. Я остановился, с ужасом думая, что сейчас Илья влепит мне пулю между лопаток. Но выстрела не последовало, и я оглянулся.
Полицейский, напружинив налитую кровью шею и приподняв голову, смотрел на меня выпученными глазами. Потом голова его бессильно упала, и рыпение возобновилось.
Я торопливо вытащил чемодан и открыл его. Прямо сверху лежала книга Брема. Я схватил её и хотел было уже бежать, но обратил внимание на множество бланков и листов, напечатанных на машинке. Это были протоколы допросов, рапорты, приказы. Я стал их просматривать и, увлёкшись, не услышал, как около дома остановилась машина. Торопливый стук каблуков по ступенькам крыльца привел меня в чувство, и я еле успел нырнуть под кровать.
В комнату быстро вошёл немецкий офицер. По шагам я узнал в нём художника.
Подойдя к спящему, он сбросил гармошку на пол — она жалобно рявкнула — и стал наотмашь бить его по лицу.
— Мерзавец… Скотина… — кричал он, нанося удары. — Встать!
Художник схватил ведро воды и выплеснул в лицо полицейскому. Илья зашевелился, закашлял, зачихал и сел, уставившись безумными глазами не на офицера, а на меня. Залезая под кровать, я в спешке не опустил одеяла и теперь сидел весь у него на виду.
Художник же, продолжая ругаться, расхаживал по комнате, чуть не наступая мне на пальцы, и кричал:
— Сейчас же умой рыло — и марш в полицию! Не заставляй меня застрелить тебя прямо тут, как собаку. Сволочь… Ты думаешь, если весишь десять пудов, то не найдётся верёвки, которая тебя выдержит? Врёшь, мерзавец. Сам явись и сам напиши рапорт, как проспал мост. А там мы посмотрим, с живого с тебя шкуру драть или с мёртвого, И живо! Чтоб через десять минут был в полиции…
Художник повернулся и пошёл к дверям.
Тут произошло то, чего я никак не ожидал.
Илья вдруг вскочил с поразительной для его грузного тела лёгкостью и, схватив со стола бутылку, ударил ею художника по голове. Тот, не вскрикнув, упал на колени и повалился навзничь. Илья прыгнул на него и, как зверь, сопя и рыча, стал душить.
Я отодвинулся дальше под кровать, потому что художник, дрыгая ногами, мог ударить меня сапогом.
Всё свершилось за минуту. Ноги художника перестали дёргаться, забились мелкой дрожью и наконец безвольно развернулись и затихли.
Илья поднялся, тяжело дыша, посмотрел на свою жертву. Потом выбежал в коридор и выглянул наружу. Убедившись, что художник приехал один, он вернулся, схватил в охапку неподвижное тело и поволок во двор.
Потрясённый увиденным и онемев от страха, я продолжал сидеть под кроватью, ожидая своей участи. Мысли мои словно застыли, и мне даже не приходило в голову, что сейчас ничто не мешает мне убежать.