Ночь Стилета
Шрифт:
Тигран почувствовал эрекцию и решил, что в парилке этим заниматься нельзя. Он уселся на влажное полотенце и подумал, что если нельзя, но очень хочется, то можно. Он опять вспомнил, как белокурая головка опустилась ниже его живота, и услышал легкие шаги. Он подумал, что у Светланы удивительно легкая походка, — она ведь действительно была девушкой в теле, но ходила легко, даже в этих резиновых тапочках по мокрому кафелю предбанника. О таких, наверное, говорят — «у нее легкая поступь». Да, лучше не скажешь, когда речь идет о настоящей женщине. Тиграну вдруг осточертели все эти друзья и захотелось побыть со Светланой вдвоем. И очень не хотелось, чтобы его сладкой девочкой обладал сегодня кто-нибудь еще. Светлана была девочкой по вызову. Еженедельные сауны с водкой, неформальное общение с деловыми партнерами и с девочками на закуску. Он обожал групповой секс и никогда ни к одной банной девочке не испытывал
«Стареем, — с ироничной печалью подумал Тигран, — влюбляемся в проституток».
— Да ладно, — успокоил он себя, — просто я ее хочу. — И уже громко добавил:
— Светуля, иди скорее сюда!
Тигран обнаружил, что его эрекция стала сильнее. Он даже не будет с ней разговаривать. Он уже очень готов к тому, чтобы почувствовать ее пухлые губки и горячий быстрый язычок… Сладкая… А Тигран будет гладить ее светлые волосы…
Дверь открылась. Тигран вдруг почувствовал, что у него бешено заколотилось сердце, словно он подросток, который — в первый раз… Он, конечно, слишком возбужден. Дверь открылась. Тигран увидел дрожащие очертания тьмы — Светик? — и с ней вошел странный запах, непонятный, несвойственный для сауны. И лишь мгновением позже, когда на Тиграна быстро надвинулся какой-то рожденный тьмой силуэт, он понял, что это был за запах. Запах улицы, запах одежды, запах травы, прилипшей к обуви, потому что тот, кто сейчас вошел в парную, явно добирался сюда не через главный вход, а по траве. Зачем? На этот вопрос Тигран ответить так и не успел. Потому что к нему приблизилась темная фигура, еле различимая в слабом свечении нагревательных тэнов, а его дрожащее от возбуждения тело все еще предвосхищало встречу со Светланой. Тигран успел почувствовать, как сильная рука откинула назад его голову, и услышать какой-то странный звук, прошелестевший в воздухе, звук, напомнивший ему бархатное шуршание крыльев ночной бабочки. Тигран даже не испугался, он все еще ждал женщину с белой кожей и пухлыми невинными губками, которую так любило его тело.
И когда сталь лезвия бритвы обожгла его, просто обожгла, даже не причиняя боли, и он почувствовал, как горячий липкий соленый поток вырывается наружу, Тигран все же успел подумать о чем-то странном. О том, что не имело теперь к нему никакого отношения. Он подумал о том, как было бы хорошо, если бы эта женщина с белой кожей успела войти сюда, дотронуться до него, коснуться его своими пухлыми сладкими губами.
И она действительно успела. Очень скоро дали свет. Она вошла в парную и увидела Тиграна с перерезанным от уха до уха горлом. Она закричала, и Тигран успел услышать этот крик.
А потом свет для Тиграна потух окончательно.
Так же как для Санчеса лучшим способом сосредоточиться было приготовление плова, для Миши Монгольца этим способом являлось строительство карточных домиков. Подобную привычку он заполучил много лет назад, когда очень любил переброситься фишками. Собственно говоря, свои первые криминальные контакты и первые деньги Миша Багдасарян заработал еще в юном возрасте, обделывая на московском ипподроме всяких дурней в буру и очко. Тогда он и понял, что имеется немало способов прожить эту жизнь гораздо интереснее, чем это делали его родители. Шустрого паренька приглядел настоящий карточный король, некто Мустафа, делавший по штуке рублей за вечер. Если учесть, что в те годы мать получала сто десять рублей в месяц, а отец — сто пятьдесят вместе с премиальными, то эти деньги показались маленькому Мише Багдасаряну просто сказочным сокровищем. Мустафа научил Мишу, как передергивать карты, как «всегда иметь в колоде туза», Мустафа научил его много чему.
А началось все очень просто. Дерзкий паренек Миша Багдасарян сел с Мустафой играть. И… выиграл. Он выиграл еще и еще раз. Он на полном серьезе собирался сорвать банк. Мустафа был обескуражен. Мустафа нервничал. Разбил стакан с водкой. Миша сдавал, и Мустафа потребовал отыграться. Срываться было равносильно самоубийству. Закон есть закон. Тем более закон в картах. Миша предоставил Мустафе возможность отыграться. Впрочем, тогда он еще не знал его имени. К тому времени как Миша Багдасарян почувствовал непроходящий ком в горле, превращающий его еще совсем недавно такие резкие слова в еле слышный детский лепет, он должен был полугодовую зарплату своих матери и отца, вместе взятых.
— Развели тебя, дружок, — шепнули ему. — Ты хоть знаешь, с кем играть-то сел?
— Нет, — чуть слышно ответил Миша.
— Это ж сам Мустафа. Теперь не знаю, что с тобой будет.
И Миша Багдасарян заплакал.
Он знал, как наказывают за карточные долги.
Но ему повезло. Мустафа пощадил его. Миша стал рабом Мустафы. До тех пор, пока не отобьет долг. Условия более чем милосердные: работой Миши было завлечь в игру как можно больше лохов, особенно тех, кто мнил себя великими карточными шулерами. Иногда Миша с Мустафой играли на одну руку, и заботой Миши было грамотно раскрыться, когда противник уже праздновал победу.
Отбился Миша очень быстро. И Мустафе он понравился. И тогда великий карточный магистр, король Мустафа, выбрал себе наследного принца. Это было странное время. Они делали огромные деньги, выигрывали и проигрывали, гоняли отбивать бабки в Ялту, в Сочи; долги в тридцать — пятьдесят тысяч рублей, которые привели бы любого советского человека в состояние комы, были в общем-то привычным делом. Но эти деньги некуда было тратить в СССР. Дачи, машины, золотишко, ну что еще? Все на подставных лиц — нетрудовые доходы… Вот и гоняли друг другу карточные долги по пятьдесят тысяч рублей. Деньги в руках Миши Багдасаряна окончательно превратились в бумагу. Правда, он увлекался золотом и антиквариатом, и к тому времени, как открыли шлюзы, Миша, по его собственному выражению, имел «довольно прочный запас подкожного жира». Но он действительно принадлежал к интеллектуальному народу, причем независимо от крови, которая текла в его жилах. К тому моменту когда открыли шлюзы, Миша Багдасарян, с его криминальными связями, с его умением держать удар и знанием суровой изнанки жизни, очень быстро сообразил, что фишки и участь пусть и очень удачливого карточного шулера — не его масштаб. Он без сожаления простился с Мустафой; причем, когда тот на правах авторитета пригрозил ему, Миша Багдасарян обошел вокруг стареющего короля и обрушил на его голову бутылку. Он избил Мустафу до полусмерти. Он наступил Мустафе ногой на горло, как только тот, весь окровавленный, пришел в себя, и заявил, что если этого мало, то в следующий раз он уже не уберет ногу с горла и не позволит ему вздохнуть. Он нажал ногой напоследок — ком крови вышел изо рта Мустафы.
На следующий день татарин Мустафа стал похож на истинного монголо-татара: его глаза превратились в узкие щелочки, и еще не скоро они приобрели первоначальные очертания. А Миша Багдасарян получил кличку Монголец.
Он не говорил Тиграну о происхождении этой клички, потому что не хотел рассказывать о том, как расправился со своим Учителем. Напрасно. Великие воины древности, защищавшие государство Урарту, тоже проходили обряды посвящения.
Становились взрослыми, когда ученик побеждал Учителя. В таких схватках обычно выживал сильнейший. Такие дела. Так устроена жизнь. И жалость здесь ни при чем.
Но карты — пора ученичества — оказались для Миши Монгольца прекрасной школой. И через много-много лет прилично раздобревший Михаил Багдасарян будет вспоминать это время как лучшую пору в своей жизни. Пору, от которой ему досталось в наследство умение вести дела, быть беспощадным, но, когда требовалось, справедливым, тонко вести интригу, опережая противника, рисковать своей шкурой и строить карточные домики.
Миша Багдасарян сидел у себя в офисе и разглядывал хрупкое ажурное сооружение, возвышающееся перед ним. Июнь в этом году выдался необычайно жарким, но благодаря кондиционерам жара совершенно не чувствовалась. Однако сейчас по климатическим условиям Мише Монгольцу все же пришлось отказаться от цвета «консервативного благородства». На нем были довольно скромная, хоть и пестрая летняя рубаха и мягкие брюки с глубокими карманами. Грудь у Миши была еще более волосатой, чем у младшего брата, только его волосы уже были тронуты сединой. В этой завитушной седине утопал золотой крест немыслимых размеров, с гимнастом, словно Миша только что выбрался из анекдота про братву. Глядя на Мишу, на его чуть ласковое выражение глаз, неимоверное количество нашейно-наручного золота и весьма простую одежду, можно было предположить, что он либо мелкий мафиозо, либо случайно разбогатевший бизнесмен, оказавшийся на подхвате у нужных людей. Не торговец мандаринами, конечно, но вовсе не один из самых богатых и влиятельных людей в городе, у которого даже помощники бухгалтера разъезжают на «мерседесах». Все, кто находился сейчас с Монгольцем в офисе, так же боготворили его, как и Тигран. Вот они-то явно оказались на подхвате у нужного человека.
Сегодня, и это было непривычным, Миша объявил выходной для всех дел, кроме одного — нужно было улаживать отношения с Лютым. Монголец сидел и прикидывал, что из всего из этого может получиться. Он с тоской посмотрел в окно и увидел, как в расплавленном солнечном свете кружится тополиный пух. Миша подумал: как было бы чудесно плюнуть сейчас на все и рвануть на пляж. Броситься в прохладную воду с какими-нибудь смешными малолетками, обожающими благородную седину, особенно когда сквозь нее поблескивает золото. Плюнуть на все и устроить себе настоящий выходной.