Ночь упавшей звезды
Шрифт:
Талька поерзала в седле, заставив меня очнуться:
– - Слушай, а, может, завернем? Тут деревенька есть. Близко. А то, гляжу, ты совсем устала...
– - она посмотрела куда-то вверх, мазнув меня по носу жесткими волосами.
– - Ты меня что, спиной видишь?
– - усмехнулась я.
– - Это кто устал? У меня ноги в стремена упираются, мне удобнее... Ладно, давай завернем. Есть жутко хочется, -- я облизнулась.
– - Показывай дорогу.
Рыжая обиженно фыркнула, но потом засмеялась:
– - Все-то ты знаешь... Направо сворачивай.
***
Со стороны Твиллега летел по дороге всадник. Лицо его было сосредоточенно, конь под ним распластался стрелой, и шало дробили проселок копыта: "Толь-ко-бы-ус-петь..."
Лопнули тысячи звенящих нитей, привязывавших Мадре к Дальнолесью. Лес продолжался обычный, не колдовской. Мевретт остался один.
Накатил страх, тягучий, медовый... тот, что проглядел Одрин, когда покидал вотчину вместе с сыном и своей Триллве.
Остался за спиной чародейский кокон. Словно разжалось теплое, привычное, дарящее силу и тепло объятие; и элвилин смахнуло ветром, как бабочку с ладони, повлекло, ломая крылья, пугая... и даря то, чего никогда до сих пор с ним не было. Свободу? Полет?
Свистнули в ушах слова дедки-лекаря Звингарда: "Поглядим еще, какая бабочка отсюда вылетит..." А получается, вырвался Одрин, сам?
Это осознание помогло лилейному скоротать дорогу.
Мевретт был уже на полпути к Сатверу, когда шум с лесной просеки заставил его свернуть и притаиться в кустах. Но, приглядевшись к разношерстной шумной компании Давних, сопровождающих полотняный фургончик, Одрин с изумлением понял, что это всего лишь труппа бродячих лицедеев, невесть каким ветром занесенная на границы Дальнолесья. Ну надо же...
– - подумал он, -- вот так вот запросто в такое время...
Недоуменно пожал плечами и хотел, было, уже проехать мимо, когда его окликнули сочным басом:
– - Эй!.. Послушай-ка, мил человек!
Одрин придержал коня. На него, скалясь в три с половиной зуба, добродушно смотрел коротышка, больше всего похожий на сморщенный от старости, одетый в цветные лохмотья гриб.
– - Ты не знаешь, Вересков цвет-то далече? Ну, деревенька такая!
– - пояснил он, увидев, что до Одрина не доходит. Ухмыльнулся, отбросив назад пегие патлы.
Мевретт пожал плечами, указав направление:
– - Недалече. Но ездить не советую, "черные" там побыли с утра.
И хотел уже мчаться дальше, но тут внимание привлекли лай и обиженный рев. Одрин осадил жеребца и всмотрелся в живописную группу, пытаясь определить источник звука.
К задней грядке телеги был привязан веревкой медвежонок. Ленивую карюю лошадку, кивающую спутанной гривой, он нисколько не тревожил. Зато свора сопровождающих труппу разномастных псов так и норовила уцепить беднягу за голые пяты. Медвежонок отмахивался и жалобно ревел.
Подавив в себе приступ гнева, Одрин спросил у "гриба":
– - Это ваш медведь?
Тот довольно ухмыльнулся:
– - А как же, наш...
Собаки, почуяв присутствие элвилин, унялись; а медвежонок встал на задние лапы, когтя воздух передними, и заплакал.
Мадре, дернувшись, погнал коня прочь, твердо зная, что не имеет права задерживаться. Но, проехав с полмили, остановился. Представил себе несчастную мордочку Темулли, прижимающей к боку зеленого друга, и, ругаясь, вернулся.
Вересков цвет
Еще вчера здесь вполне мирно жили Давние и элвилин, а сегодня... От пожарищ расползался жирный дым, забивал вонь испражнений и тошнотный запах крови. Одного из мертвецов, лежащего поперек дороги, переступила Вещунья. Он был убит копьем в спину. Бронзовые мухи, зудя, копошились в ране.
Еще пятеро элвилин странными плодами болтались на березе. Их вешали со знанием дела: сломанные шеи, лиловые высунутые языки; и острые уши мелькали из-под волос, относимых ветром. Клевавшие висельников сизые вороны при нашем приближении тяжело поднялись в небо, но почти сразу вернулись, понимая, что от нас им не будет вреда.
В деревне могли быть и другие мертвецы, лежащие там, где их настигло железо, или сгоревшие вместе с домами. Возможно, заживо.
При виде трупов Талька резко повернулась, уткнувшись мне в грудь.
– - Гады! Гады!...
– - она скрипнула зубами.
– - Ненавижу...
Главная (и единственная) улица была насквозь продута ветром и пуста. Пахло пеплом и горьким дымом.
Те дома, которые уцелели, казалось, притиснулись со страху к земле, натянули на подслеповатые оконца тростниковые стрехи и наглухо запечатали двери. Ни людей, ни кур, ни собак...
Я передвинула меч на бедре, чтобы удобнее было выхватить.
– - Тут те побывали, на которых мы с утра нарвались, -- ржавым голосом сказала я.
– - Полезем туда... расспрашивать... или ну его?
И вдруг тошнота, которая прежде лишь чуть давала о себе знать, кислым комом рванулась в горло. Я едва успела соскользнуть с вороного и отвернуться к ближайшим кустам. Талька мужественно держалась.
– - Ты что? Ты в порядке?
Я обтерла рот пучком травы и поднялась, стараясь не опираться на раненую ногу.
– - В полном, -- взяла каурую под уздцы.
– - Только мутит. И молока страшно хочется.
Перевела глаза на повешенных и жирующих воронов, успевших выклевать им глаза. Икнула.
– - Дико, да? Поедем -- или поесть попросим все-таки?
– - я показала на вымершую деревню. Вообще-то следовало наперед разведать, что там и как. Но Талька решила вопрос просто, соскользнула с лошади и похромала, ухватившись за стремя.
– - Я не доеду. Без молока.
– - Зря ты, -- я послала рыжей сердитый взгляд через конскую спину.
– - Я ж тебя назад не подсажу. Придется с забора или седалищный камень искать.