Ночь упавшей звезды
Шрифт:
Стиснула зубы и глубоко вдохнула. Хорошо, что ветер в другую сторону. А то пришлось бы опять к кустам. И почему я такая чувствительная сегодня?..
– - Пф... я и так вскарабкаюсь...
Спорить с рыжей -- что в ступе воду толочь.
Я свернула к первому же уцелевшему домику, зайдя со стороны огородов и проведя каурую через воротца в изгороди, и громко постучала в двери. Тишина. Я грохнула в створку рукоятью меча. Внутри вняли и завозились, но открывать все равно не спешили.
– - Нету тута короедов, -- робко сказали из-за двери.
– - Ага, совсем
– - А молоко есть? И поесть чего-нибудь?
Пень болотный, все до гроша отдала стражнику, чем платить? Впрочем, могу оставить хозяевам кинжал Торуса. Сталь отменная и бирюза в рукояти, на такой они за десяток лет не заработают.
Дверь приоткрылась, и в щели показалась опасливое женское лицо.
– - А вы не остроухие?
– - Конечно, нет, -- уверила Талька, умильно облизнувшись.
– - Мы с дороги и очень есть хотим.
Женщина исчезла, потом появилась снова, сунула рыжей в руки кувшин с молоком и краюху хлеба и, не дожидаясь платы, захлопнула дверь.
Я присела на каменный порожек, боком к улице, надвое разломала хлеб -- с травяным запахом и плохо пропеченный -- похоже, хозяйка подмешивала к муке лебеду. А странно же, не весна... А вот молоко оказалось приятное, жирное и сладкое. Только хлебать пришлось снова прямо из кувшина. Я усмехнулась. Придвинула свою половину хлеба Тальке. Вроде и не привередливая, а в горло не идет...
Вещунья топталась рядом, объедая вокруг порога спорыш и одуванчики.
Талька принялась по-женски ломать хлеб и по кусочку отправлять в рот, запивая молоком из кувшина, который ходил между нами, как братина.
– - Я спою об этом, -- сказала рыжая, и я прекрасно поняла, о чем она собирается петь. Но тут каурая зафыркала, и Талька, дернув ушами, сторожко выглянула из-за угла. Я успокоила лошадь. А через какое-то время тоже расслышала скрип тележных осей, стук колес по утоптанной дороге, конский фырк, собачий брех и людской гомон.
Я вгляделась из-под руки: не кнехты и не селяне, бродячие лицедеи... судя по яркости цветных лохмотьев и по вылинявшему фургончику, который влекла лохматая коняшка. На выцветшей от дождя материи еще можно было угадать рисунки пляшущих шутов в колпаках и надпись, что-то навроде "...тр смеющ...я Драк..." Десяток Давних, сопровождавших фургон, потрясенно озирались и громко, испуганно переговаривались, едва не заглушая его скрип и лай.
Да, не повезло им... вряд ли кто тут захочет нынче смотреть представление.
– - О... почти свои, -- вздохнула Талька.
Лицедеи прошли, и мы вернулись на крылечко. Менестрелька сунула в рот последний кусочек хлеба, встряхнула кувшин, проверяя, есть ли там еще молоко, шумно глотнула.
А я продолжала беспокоиться. Мне казалось, пришлецы должны поскорей миновать деревеньку, а они остановились и заорали громче.
Я встала. Талька поймала меня за руку:
– - Эй, ты чего?
– - Не знаю. Неуютно мне как-то. И не... из-за мертвецов. А словно тянет что-то...
Я потрепала по холке всхрапнувшую Вещунью:
– - Допивай и поедем, ага?
– - Ага, -- рыжая обдернула рваную курточку
***
Одрин наконец-то нашел поворот, куда, судя по следам, свернули лицедеи.
Еще издали он с содроганием уловил сладкий запах пролитой крови и жирную горькую вонь дымов, но все же въехал в деревню, кляня на чем свет стоит свою проснувшуюся сентиментальность. Группу жонглеров-бродяг он увидел сразу же -- они топтались посреди улицы и отчаянно жестикулировали. Вокруг с лаем крутились псы. Элвилин они приняли, как своего, радостно завертев хвостами. Мевретт подъехал, высматривая того самого "гриба", хозяина медведя. Заметил у фургончика, перегнувшись, тронул за плечо:
– - Я смотрю, дело у вас тут не шибко прибыльное...
– - начал издалека. Мужичонка покосился без приязни:
– - Ну?!
– - Медведя я хочу у вас купить, -- Мадре хлопнул ладонью по кошелю у пояса. "Гриб" зыркнул туда... По лицу было видно, что снедают беднягу жестокие чувства -- с одной стороны, желание махом обогатиться было заманчиво, с другой -- перспектива выступать с ручным зверем тоже казалась весьма многообещающей, хоть и достаточно отдаленной во времени.
Одрин занервничал. Он и сам не знал, какого лешего полез в это дело -- ради Темки старался, что ли? Триллве в тюрьме, а он тут теряет время...
– - Ты решаешь или цыплят высиживаешь?!
– - крикнул он, уже понимая, что поступает так совсем зря.
Коротышка нахмурился. Пробурчал утробным басом:
– - А вот это я вам, сударь, не советую... на честных людей орать...
Он вдруг резко выкинул руку вперед, сдергивая Одрина с лошади. Лицедеи паскудно заржали, но тут же с криками прянули в стороны, когда бледный от бешенства мевретт, легко вскочив, вдарил молнией им под ноги.
Конь Мадре шарахнулся, сам он растерянно смотрел на разбегающихся собак и лицедеев и вдруг устыдился. И что с ним такое?
Элвилин пожал плечами; подошел к тележке. Медвежонок заворчал и принюхался, морща бархатный нос. Одрин рассек веревку:
– - Давай, беги к маме, а у меня дела...
***
– - И чего они орут? Скоморохи эти?
Меня опять затошнило. Я постаралась дышать глубоко и ровно. И вдруг... леший, мне мерещится... А ноги сами несут вдоль пыльной улицы, среди трупов и дымов туда, где гомонит табор... я побежала, припадая на раненую ногу, боясь упасть...
– - Мгла!
– - бранилась Талька, хромая следом.
– - С ума посходили... За ней топотала каурая.
Над толпой сверкнула резкая голубая молния. Бродяги бросались прочь; скулили, разбегаясь, псы. Я на бегу выдернула меч, прищурилась, прикинув, с которого начать, если что. На меня налетели, сбивая в пыль, я с колена плазом придала ускорения чьей-то заднице, и тяжело вскочила.
Увидала привязанного к телеге медвежонка, человека в черном, перерубившего путы... и у меня глаза на лоб полезли, а язык отнялся. Талька подскочила ко мне, пробуя уцепить за локоть:
– - Эй, ты как? Ты чего? Кто это? Ой, медвежонок...