Ночь заканчивается рассветом (Бонус к первой книге "Дочь княжеская")
Шрифт:
За огромным обомшелым валуном кто-то плакал. Скулил, как потерянный детёныш животного, если точнее. Может, вправду детёныш. Люди такие звуки не издают. Но за камнем обнаружилась вдруг та девочка из подвала. Она стояла на коленях, и, держа в руках большую рыбу, со всхлипами терзала её, а рядом лежало ещё две или три окровавленные рыбины.
Она услышала шаги, у всех тварей чуткий слух. Вскинула голову, оскалилась. Тёмная рыбья кровь капала с клыков, стекала по подбородку. Сейчас бросится! Вот прямо сейчас. Пленник перехватил штырь поудобнее. Но маленькая тварь не набросилась.
Она обхватила себя руками за плечи, закрыла глаза и выдавила с мукой в голосе:
— Уйди, желтоголовый. Уйди, пока живой!
Тогда он вспомнил, что говорил тогда её старший. Что ей станет плохо на закате. Закат ещё не начался толком, но ей вправду было очень плохо. Исходящие от неё муки голода были настолько сильны, что у самого подвело желудок, а мысли поневоле свернули на свежепрожаренное мясо, которое так хорошо идёт под бутылку солнечного. У костра с друзьями. Или дома на званом ужине. Или…
— Уйди, — всхлипнула тварь снова. — Уйди или уж убей! Не стой там, не стой над душой.
Как будто у тварей есть душа. Впрочем, у этой пока есть. И убить её в самом деле станет благом. Для неё же. Что за радость жить кровососущей тварью? Он уже шагнул, занося штырь для удара, но на горле будто сомкнулись вдруг ледяные пальцы и жестоко стиснули, перекрывая ход кислороду. Руки разжались сами, и штырь громко брякнул по камням.
Старшая тварь возникла словно из воздуха. Мгновение назад его не было, а сейчас есть. От его взгляда тело звенело, отказываясь подчиняться, и оставалась только бессильная бешеная ярость от того, что невозможно вломить скотине между глаз так, чтобы тут же и кончился. Что он сделает сейчас? Убьёт? Сожрёт заживо? Заставит жрать несчастную девочку?
Но девочку заставлять никто не стал. Её подняли на ноги, обняли, утешая. Трогательно. Если не чувствовать, не видеть, не воспринимать ауры. Мёртвый тусклый кокон у старшего, наполовину живой у младшей.
— Пойдём, — сказал старший девочке. — Пойдём, я нашёл тебе замену…
На пленного он вообще не смотрел, но тот почувствовал отношение, неприязненное, брезгливое даже. Отчего-то это сильно задело, хотя, казалось бы, какого лысого беса искать доброго отношения у твари?
Девочка уткнулась лицом в плечо старшего, и так стояла какое-то время. Потом они ушли. Растворились в воздухе. Их сила поражала воображение: раскрыть магический портал с такой непринуждённой лёгкостью могли только твари, вобравшие в себя силу и муки сожранных ими живых.
Пленный подобрал своё нехитрое оружие. Потом подумал и собрал рыбу. В самом деле, рыба не тухлая, свежая. А что поймана и растерзана тварью, ну что ж, не у себя дома на званом обеде. Голод не тётка, пирожка не подаст. Нельзя быть голодным, голод — это слабость, слабым быть нельзя. Надо драться, даже если заперт в угол, и выхода нет. Если итогом всё равно смерть, то лучше смерть в бою, чем пассивная беспомощность с трусливой надеждой выжить любой ценой.
Закат выбросил в небо зеленовато-алые стрелы, синеватым золотом подсветившие перистые облака. Неспокойное море горбилось скобками волн, шипел прибой, обдавая камни густой пеной. Вспомнилась сестрёнка, как она смеялась в руках старшего брата и как любила прыгать волны с его крепкой шеи… Маленькая, вёрткая, с густой шапкой соломенных кудрей, она отлично плавала.
И накатило. Злобой, отчаянием, болью. Нет больше сестры, и душе её уже не подняться для нового рождения. Нет больше матери, нет отца и братьев, нет никого! Оболганы, преданы, замучены. Гадина Хедарм, наместник Народа в этой части покоряемого мира, гадина, гадина, гадина! Лгал, всё лгал, с самого начала лгал, и в ответ на прямой вопрос в глаза — тоже лгал. Два года рвать жилы на этой войне и получить в качестве награды, что напрасно было всё, семью не спасти, семья погибла, и даже хуже, чем погибла. И ведь знал же, что такое Опора, любая Опора любого значения! Знал, и всё равно надеялся, глупый, самовлюблённый, лишённый мозга баран!
Присутствие ощутилось всей кожей, каждым нервом. Рядом был кто-то, кто-то опасный и страшный. Пленный вскинулся и увидел всё ту же девочку. Она чуть смутилась, отвела взгляд. Что-то подсказывало, что сидела она здесь, рядом, уже очень давно.
Голод больше не мучил её, а мёртвого серого света в её ауре стало больше. Скоро он распространится на всё, и последние остатки живого исчезнут под тусклой коркой страшного посмертия. Ей-право, взрослые, сформировавшиеся, твари не вызывали такого ужаса, как эта несчастная, ещё не успевшая завершить трансформ.
— Я родилась в Светозарном, — тихо заговорила девочка. — Это такой город был… там, — она махнула рукой на закат, показывая направление. — Нас была большая семья, но младшая сестрёнка долго болела, и из-за неё мы не смогли уйти сразу после того, как город пал, а потом уже было поздно. Пришли ваши, маму убили, а Жданку нашу выдернули из постельки, за ножки вот так ухватили, — она показала рукой как, — дёрнули и понесли, вниз головой. Я потом видела, они собирали малышей в такую… такой короб. Кидали, как вещи или камни. И заклеивали им рты магией, чтобы не слышно было крика. Я хотела отобрать у них Жданку, и они меня убили. Они были такие же, как ты. Точно такие же. Может, ты тоже там был. Я не запомнила.
Пленный молча слушал. Да, они собирали детей недолюдей по всем взятым городам. Опоры требовали Силы, а Сила берётся из чужой боли и страданий, это общеизвестно. Наибольший выплеск силы можно получить только от детей. Кто-то теряет Силу, кто-то её использует. На том мир стоял.
— Я потом очнулась, — продолжила девочка. — Так как-то получилось, что не убили меня… Я потеряла себя за миг до выстрела, ваши решили, что убили, они не стали проверять. Нас собралось сколько-то человек, и мы уходили из Светозарного, а за нами шли ваши. И даже поймали один раз, чтобы заразить какой-то гадостью. Заразили и отпустили. Мы сюда пришли уже больными. И всех нас ждало то, что хуже смерти: очень скоро мы перестали бы ходить. Ты можешь представить себе такое, желтоголовый? Жить калекой, когда идёт война. Канч сТруви лечил нас. Он неумерший, ему зараза не страшна. И мы потребовали от него дать нам такое же посмертие. Чтобы встать в строй и драться, — она сжала кулачок, заговорила вдохновлённо и яростно. — Чтобы убивать ваших, гнать вас с нашей земли, не давать вам покоя, ужасом стать для вас и хотя бы так помочь нашим бойцам в битвах с вами, если по-другому не получилось. Доктор сТруви не хотел брать нас к себе в младшие. Называл дурными сопляками, говорил, что не ведаем о чём просим. Но мы уговорили его, и княгиня светлая заступилась за нас…
Пленный слушал, чувствуя, как разгорается в сердце ужас от услышанного. Добровольно пойти в твари, отказаться от жизни, принять иную сущность, чтобы сражаться против врага, захватившего их земли… Он судил по себе: он бы не смог. И тут же укорил себя: не сам ли недавно предпочитал смерть в бою трусливой покорности перед неизбежным?
— Только я действительно не понимала, — тихо продолжила девочка. — Не понимала, что такое метаморфоз и каково мне придётся. Вы ведь такие же, как мы. И кровь у вас такая же красная. Я выпила троих… А сегодня один из наших раненых призвал нас со старшим моим. Сказал, что умирает и хочет, чтобы мы проводили его. Это наш долг, мы — проводники и податели смерти, если кто-то просит помочь встать на Путь, мы не вправе отказывать ему. И это ещё хуже ваших пленных, желтоголовый. Потому что вы враги, а Зарян был нашим воином и он умирал из-за вас. Ему никак уже нельзя было помочь, совсем. И он сказал мне, чтобы я мстила вам ещё и от его имени. За его семью. За его город.