Ночи и рассветы
Шрифт:
— До чего аппетитно! Хорошо, что нет вилок! Будем есть руками, а потом облизывать пальчики!
— Вилка есть, — сказала Янна и села рядом.
Во дворе послышались торопливые шаги. Женский голос позвал Янну.
— Опоздала! — вскрикнула Янна. — У нас сейчас собрание. Я побежала.
— Съешь хоть что-нибудь…
— Вот только чаю глотну…
Она поднесла к губам котелок и сделала два-три глотка.
— Возьми с собой!..
Пока Космас пытался ухватить большой кусок горячей колбасы, Янны уже и след простыл.
«Вот и начинается семейная жизнь», — с
В интендантстве Космасу дали самодельную лампу — консервную банку с ватным фитилем и жиром на донышке.
— На три дня! — предупредил интендант.
При мягком свете лампы, памятуя совет Янны, Космас успешно, трудился над отчетом. Янна вернулась за полночь.
— Завтра уезжаю! Рано утром…
— Уже? Куда?
— По окрестным деревням. Скоро вернусь, надеюсь, застану тебя…
Он еле различал ее в полумраке комнаты. Раньше, в грубой военной форме, Янна казалась ему взрослее и полнее; теперь, переодевшись в платье, она как-то сразу похудела. Она стояла перед ним, тоненькая, хрупкая и очень утомленная. Густые черные волосы подчеркивали бледность ее лица. Редко, очень редко он видел Янну такой, как теперь, — слабой и беззащитной девочкой, и в эти минуты она была ему до боли близкой и родной. В эти минуты Космас ощущал, что его чувство к ней безмерно нежное и чистое, как к сестренке или очень верному другу.
— Спать! Немедленно спать! — сказал Космас и стал собирать бумаги. — Когда тебе нужно вставать?
— Выезжаем на рассвете!
Он первым подал пример и сделал вид, что уснул. Янна положила ладонь ему на лоб.
— Не уедешь без меня?
— А ты можешь завтра не поехать?.. Вот то-то и оно! Я тоже, если скажут, поеду. А сейчас спи. Война скоро кончится, и мы будем ждать друг друга где угодно и сколько угодно…
Янна стала укладываться поудобнее. Кровать была деревянной, и вместо матраца они подстелили какое-то пальто с жестким, словно иголки, ворсом.
— Чем занимается сейчас твой отец? — вдруг спросил Космас.
— Сооружает, наверно, новые платформы, — тихо рассмеялась Янна. — Ты знаешь, какой он упрямый… Считает, что каирское правительство хитрая ловушка, что условия нам предлагают кабальные и соглашаться на них мы не имеем права. Одним словом, он говорит, что нужно отстаивать ПЕЕА. Только на этот раз он, к сожалению, неправ…
— Почему ты так думаешь?
— Все против него…
— Так не судят…
Янна резко повернулась.
— Давай не будем об этом. Есть люди, которые знают лучше нас…
Он поймал ее руку, мягкую и теплую. Их пальцы сплелись, и Космас мгновенно забыл, что Янна устала и завтра ей рано вставать. Янна отняла у него руку, но он снова нашел ее.
Вдруг в комнате раздался странный треск, похожий на скрип двери или шипение жира на раскаленной сковороде.
— Что это?
— Твоя лампа! — засмеялась Янна. — Встань, погаси ее…
Жир в лампе кончился, догорал высохший фитиль.
— А ведь мне дали ее на три дня! — схватился за голову Космас.
— Гаси же, гаси!.. Ох, как пахнет! — Янна сморщилась и закрыла лицо ладонями.
Потушить фитиль оказалось не просто, Космас
VI
Янна уехала на рассвете. Не поднимая головы, Космас работал целый день и целый вечер. На следующее утро он явился в штаб с готовым отчетом. Дядя Мицос перелистал первые страницы и остался доволен.
— Хорошо! Очень хорошо! Мне нравится твой деловой стиль, конкретно — имена, цифры. А то знаешь как бывает? Просишь отчет, а тебе принесут стихи или поэму в прозе, и что с ней прикажешь делать? Морока, да и только! Потом решишь отдохнуть, мозги проветрить, открываешь поэму и читаешь — отчет! Я давний друг поэзии, но в последнее время с горечью замечаю, что таких поэм все больше и больше, растут, словно грибы после дождя…
Из штаба Космас направился в редакцию «Астраса», Бубукис прислал ему записку и просил заглянуть. За длинным столом посередине комнаты сидели, склонившись над бумагами, шесть редакторов. Над столом висела электрическая лампочка, и свет ее падал на лысину восседавшего в центре Бубукиса.
— О! — с артистической выразительностью воскликнул Бубукис и вскочил с места. — «Астрас» с почтением приветствует одного из своих основателей!
Он познакомил Космаса со своими коллегами. Все, кроме Элефтерии, были новыми здесь людьми. Элефтерия сидела по правую руку Бубукиса.
— Садись сюда! — пригласил его на свое место Бубукис.
Но Космас сел на скамейку.
— Ты меня не обхаживай, давай напрямик. Чем я обязан такому приему?
— Да ты сам, наверное, догадался, — улыбнулся Бубукис. — Завтра мы всей редакцией думаем пойти к командованию и затребовать тебя к нам. Что скажешь?
— Согласен. Вы спасете меня от худшего варианта. Чует мое сердце, что меня хотят послать…
— На виселицу! — убежденно сказал один из редакторов, самый высокий, фельетонист с псевдонимом Анаксимандр.
— Хуже! К англичанам!
Поднялась веселая суматоха, и самым шумным оказался Анаксимандр. Он размахивал длинными руками, его тонкие, нервные пальцы постукивали по столу, по стулу, по скамье и стенам. Анаксимандр воинственно заявил, что завтра утром пойдет к генералу, которому нравятся его фельетоны, и не оставит там камня на камне, если редакции откажут в ее просьбе…
В разгар их оживленной беседы заскрипела дверь в глубине комнаты. Не успела она открыться, как редакторы дружно умолкли и, словно по приказу, склонились над бумагами. Космас поразился: они вели себя, как набедокурившие школьники.
Дверь между тем отворилась. Быстрым, неслышным шагом к столу подошел мужчина лет тридцати с вьющимися черными волосами, весь перепачканный типографской краской. Он заглянул в бумаги и, убедившись, что верстка не готова, стал сердито ругаться:
— Есть у вас совесть или нет? Сколько можно чесать языками? Вы болтаете, а нам за вас расплачиваться?
Он грозно оглядел редакторов и, еще больше рассерженный их молчанием, резко повернулся и направился к двери.
— Все! Терпения больше нет! Мы уходим!