Ночи в кафе «Бродячая собака»

Действующие лица:

АННА АХМАТОВА

АНДРЕЙ БЕЛЫЙ/ПЯТЫЙ КЛОУН-СКЕЛЕТ

АЛЕКСАНДР БЛОК/ВТОРОЙ КЛОУН-СКЕЛЕТ

ЛЮБОВЬ БЛОК

ЛИЛЯ БРИК

ОСИП БРИК

НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ/ТРЕТИЙ КЛОУН-СКЕЛЕТ

ТАМАРА КАРСАВИНА

ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ/ОФИЦИАНТ/МЕДВЕДЬ/ЧЕТВЕРТЫЙ КЛОУН-СКЕЛЕТ

ВСЕВОЛОД КНЯЗЕВ/ПЕРВЫЙ КЛОУН-СКЕЛЕТ

ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ

ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ

ВСЕВОЛОД МЕЙЕРХОЛЬД

ОЛЬГА

БОРИС ТОМАШЕВСКИЙ/КОНСТАНТИН СТАНИСЛАВСКИЙ

Место и время действия: подвал в Ленинграде (ранее и теперь Санкт-Петербург) в сентябре 1941 г., во время нацистской осады города. Гораздо раньше, в второй декаде 1900-х (31.12.1911 – 3.03.1915) здесь находилось знаменитое кафе «Бродячая собака», через призму которого, посредством воспоминаний и воображения АННЫ АХМАТОВОЙ, мы увидим также другие места в другие времена. Справа лестница с узкими ступенями ведет в подвал. Только АННА и ТОМАШЕВСКИЙ будут пользоваться этими ступенями. Остальные будут появляться из теней и исчезать в них, все равно где. Пьеса плавно переходит от реальной АХМАТОВОЙ в 1941 г. к ее воспоминаниям и фантазиям о случившемся в «Бродячей собаке» и в последующие годы. В идеале весь театр – «Бродячая собака», а зрители – приглашенные гости, окруженные действом. Столы, стулья, небольшой кукольный театр на столе в левой части сцены, приподнятая платформа, окруженная игровым пространством, на котором большие литавры и аккордеон ХЛЕБНИКОВА. После первого появления актеры остаются на сцене большую часть пьесы, выходят из теней и скрываются в них. Но когда кого-то увидят КЛОУНЫ-СКЕЛЕТЫ, это навсегда.

Музыка: «Таинственные баррикады» Франсуа Куперена, играется на пианино, находящемся вне сцены. Артисты поют традиционные «Очи черные», Калинку» и «Интернационал», но со своими словами. Музыку для «Моей маленькой русской прелести» можно найти в конце «Авторского послесловия».

(Сентябрьский вечер в 1941 г. в Ленинграде (ранее и позже Санкт-Петербург) во время нацистского авианалета. Вой сирен и разрывы бомб. Подвал, кутающийся в тени. Тут и там круглые деревянные столики и стулья, зеркала, в глубине сцены чуть поднятая платформа. Два человека осторожно спускаются по лестнице справа и проходят через низкую дверную арку внизу. БОРИС ТОМАШЕВСКИЙ, 51 год, литературовед, и АННА АХМАТОВА, поэтесса, по-прежнему стройная и прекрасная. По ходу пьесы она будет становиться моложе, потом старше).

ТОМАШЕВСКИЙ. Спускайтесь. Тут хоть какое-то укрытие. (АННА проходит через дверную арку). Осторожно, не ударьтесь головой. Как вы?

АННА. Я бы спросила об этом Луну.

ТОМАШЕВСКИЙ. Думаю, вы слегка плохо соображаете.

АННА. Весь город такой. Люди входят и выходят из моей квартиры. Они думают, что это мужской туалет. Но я не могу их винить, потому что на двери табличка: «МУЖСКОЙ ТУАЛЕТ».

ТОМАШЕВСКИЙ. Вас ударило по голове кирпичом.

АННА. И они таскают столовые приборы. Я прятало вилки и ложки в своих галошах. Теперь суп воняет грязными ногами. А что мне делать? Я – поэтесса. Неужели кто-то думает, что я буду есть суп пальцами?

ТОМАШЕВСКИЙ. Тут много стульев. (Усаживает ее). Посидите и немного успокойтесь.

АННА (тут же встает). Я должна сидеть в продуваемой насквозь комнате, пить водку стопками, тогда как незнакомцы шастают взад-вперед весь день и полночи, и доносчики прячутся в сырости под обоями, как жабы, записывая все, что я говорю. Вы это не упустили, товарищи? Хорошо меня слышите, жалкие маленькие хорьки? Или мне пердеть громче?

ТОМАШЕВСКИЙ (усаживая ее вновь). Пожалуйста, постарайтесь успокоиться и не вставайте больше. У вас, возможно, сотрясение мозга.

АННА. Посмотрите на все эти зеркала. Я жила в столь многих зеркалах.

ТОМАШЕВСКИЙ. Тут полно столов, стульев и зеркал. Те, кто здесь жил, похоже, любили сидеть в подвале и смотреть на себя. А вот старый фонарь. Готов спорить, кто-то принес его сюда, чтобы не спотыкаться на каждом шагу.

АННА. Насилие и похоть. И предательство.

ТОМАШЕВСКИЙ (зажигает фонарь). Да будет свет.

АННА. Этот сукин сын Кутузов [1] походя лишил меня невинности. Он был такой красивый, такой элегантный, такой холодный и абсолютно самоуверенный. Он пугал меня до смерти, но я не смогла оторвать от него свою душу. Я отравлена на всю жизнь.

ТОМАШЕВСКИЙ (поднимает фонарь, оглядывается). Интересное место.

АННА. Первые двадцать лет мы пишем себе сценарий, а потом проводим остаток жизни, меняя состав и проигрывая его снова и снова.

ТОМАШЕВСКИЙ. Не из тех, подвалов, что найдешь в любом доме. Более того, кажется знакомым.

АННА. Мой отец бросил мою мать. Мужчина, забравший мою невинность, бросил меня. И теперь я всякий раз ожидаю, что меня бросят. А чего ты ждешь, то и получаешь. И мне становится не по себе, в ожидании.

ТОМАШЕВСКИЙ. Эти стены, разрисованные птицами.

АННА. Птицы на стенах?

ТОМАШЕВСКИЙ. Красиво разрисованные.

АННА (встает, оглядывает стены). Знаете, где мы?

ТОМАШЕВСКИЙ. В чьем-то старом винном погребе. Но почему они разрисовали стены птицами…

АННА. Это «Бродячая собака». Здесь находилось кафе «Бродячая собака». Его закрыли в прошлую войну. Птиц рисовал муж Ольги [2] . Я приходила сюда со своим первым мужем, как там его звали.

ТОМАШЕВСКИЙ. Гумилев.

АННА. Нет, не с ним.

ТОМАШЕВСКИЙ. Вашим первым мужем был поэт Гумилев. И вам нужно сесть. Незачем вам вскакивать, пока врач не осмотрит вас. Честное слово, вы не в себе.

АННА. Я и раньше была не в себе. Всегда такая. Сюда приходили все. Мандельштам и Блок, и Маяковский, и Мейерхольд, и моя подруга Ольга Судейкина, и Тамара Карсавина, прима-балерина.

ТОМАШЕВСКИЙ (ему удается вновь усадить ее). Посидите и попытайте расслабиться. Бомбардировка никак не закончится. Вы правы. Это «Бродячая собака». Но кафе закрыли давным-давно. Я знаю врача, который живет неподалеку. Попробую выйти из подвала и привести его к вам. Пожалуйста, оставайтесь на месте. Хорошо?