Ночная охота
Шрифт:
— На севере, на Земле Королевы Мод, — уточнила Елена. — Мне было девятнадцать лет, я училась в университете. Тогда шел… сто шестнадцатый, да, совершенно точно, сто шестнадцатый — в сто пятнадцатом был съезд — год. Ресторан стоял прямо посреди моря на разноцветных светящихся пластиковых сваях. Если поднимались волны, сваи тоже поднимались, ресторан как бы взлетал вверх. Это было очень красиво. Там вообще… — добавила после паузы, — все очень красиво, нечеловечески красиво… Я бы все отдала, чтобы еще раз увидеть белый дворец съездов… — закрыла глаза.
— Что тебе подавали? — Это было невероятно, но Антон не только верил ей, но как бы видел и себя — в белоснежном
— Мы не заказывали деликатесов, — покачала головой Елена. — Взяли салат из крабов, копченого угря, мидии, лобстера, немного белого вина…
— Елена, — спохватился Антон, — надо выпить, — налил в кружки. — Мы еще не пили с тобой за знакомство! — Проглотив самогон, потянулся было к выложенным на оловянную тарелку консервам, но не желая обижать безумную старуху, с полпути завернул руку с вилкой к банке с червями. Против ожидания он не рухнул со свай. Антон толком не разобрал — солона, кисла или сладка закуска, но, вне всяких сомнений, она оказалась лучше, чем он ожидал. Можно было не закрывать от ужаса глаза. Прежде, когда Антон заедал самогон хлебом или консервами, он испытывал ни с чем не сравнимую радость наполнения желудка. Сейчас… Антон не мог понять, что сейчас. Раньше единственной мыслью было снова выпить и снова закусить. Сейчас возникла необходимость в некоей паузе. В выпивке и еде открылось что-то помимо выпивки и еды.
— Елена, какой, к черту, сто шестнадцатый год? — спросил Антон, провожая взглядом красный, с каждой минутой сужающийся сегмент уходящего солнца. — На дворе две тысячи двести первый. Что ты там говорила про копченых угрей? Это все из учебников истории, Елена. На земле одна-единственная рыба — ротан. И я как раз завялил несколько штук. Не хочешь же ты сказать, что тебе сто с лишним лет, что ты застала довоенные рестораны?
Елена молчала, сосредоточенно заворачивая в испеченный Антоном на скорую руку блин консервы.
Солнце устало постреливало последними угасающими лучами. Луна в небе еще больше пожелтела и даже слегка сморщилась от прямого попадания лучей, как подвяленный ротан. Еще она напоминала хорошо просушенную страницу, скажем, из того же «Дон Кихота», если, конечно, бывают круглые страницы.
Антон и Елена устроились на крылечке. Антон насовал в жестяной короб сухих щепок для растопки. Каждый раз, когда надо было разжигать огонь, Антон испытывал раздражение. Гриша дал ему всего пять коробков спичек. У Антона была зажигалка. Но в ней стесался кремень, огонек занимался с третьего, а то и с четвертого раза. Был Антон весьма ограничен и в керосине. Сколько он ни смотрел под ноги, кремней не находил.
Однако вечерняя прохлада напоминала о себе даже сквозь самогонное внутреннее тепло. Более глазеть на сухие щепки было просто неприлично. Антон, вздохнув, достал зажигалку, кремень в которой был почти невиден.
— Возьми мою, — услышал голос Елены.
— Не откажусь, — Антон с изумлением рассматривал небольшую ярко-красную с кнопочками прямоугольную пластинку, новенькую, блестящую, словно вчера изготовленную. Она так удобно опустилась в ладонь, что захотелось немедленно стиснуть ладонь, чтобы никому и никогда не отдавать вещицу.
— Что это? — растерялся Антон.
— В данном случае зажигалка, — ответила Елена. — Нажми крайнюю кнопку.
Антон нажал. Вместе с легким щелчком из открывшегося в корпусе никелированного отверстия вырвалась тонкая, но сильная струйка пламени. Она торчала посреди хоть и легкого, но ветерка, как спица. Щепки загорелись моментально. Некоторое время Антон тупо рассматривал лежащий на ладони предмет. Он совсем не нагрелся. По гладкой красной поверхности шли старинные — белого цвета — буковки: «СЛАВА КПСС!» и старинные же граффити — символ давным-давно изгнанного с лица земли тоталитаризма — серп и молот в кружочке. Антон хотел спросить, куда здесь заливается керосин, но не спросил. Вонючий маслянистый керосин и эта победительно блистающая вещица были несовместны. Только при чем здесь «СЛАВА КПСС!» и серп и молот? Антон еще раз поднес зажигалку к глазам. «СЛАВА КПСС!» осталось, а вот серп с молотом, померцав искорками, растворился в красном пространстве.
— Он появляется, когда нажимаешь кнопки, — объяснила Елена.
— Здесь нет кремня? — пробормотал Антон.
— Совершенно верно, нет, — подтвердила Елена.
— А… как это работает?
— Кажется, на встроенных точечных солнечных аккумуляторах. Полежит часок на солнце — работает потом год.
— А кнопки?
— Кнопки? — С интересом посмотрела на зажигалку Елена. — Это часы, это рентген, это компас, это барометр, это измеритель давления, это… надо же, забыла. Долго не пользовалась. В общем, это что-то вроде ключа-отмычки ко всем электронным приборам, какие только существуют на свете, — зажигалка исчезла в лохмотьях, которые уже начали казаться Антону особенными, раз оттуда появлялись такие вещи. — Ну что я могу сказать? — вздохнув, подняла кружку Елена. — Как поется в одной нашей песне: «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет!» Самогончик первый сорт! За молодость — время надежд!
Антон подумал, что самая сладкая отныне для него надежда — завладеть старухиной зажигалкой. Ему захотелось, чтобы это время пришло как можно скорее. Ему — зажигалка, а Елене пусть остается почет. Из всего виденного Антоном в этом мире зажигалку можно было сравнить разве лишь с дозиметрическим столбом.
Он вдруг ощутил в голове странную свистящую, как после хорошего шприца с наркотиком, вороночку. Некая неожиданная антимысль превратила все его предшествующие мысли и умозаключения в ничто, в пыль. Такое обычно происходило, когда факты вступали в абсолютное противоречие с его представлениями об этих самых фактах. Новая реальность всегда начиналась с ничто, расчистки фундамента, превращения прежней реальности в уносимую ветром пыль. «Почему она здесь? — посмотрел на Елену Антон. — Одна-одинешенька и в лохмотьях?»
Антон перевел дух. Давненько он так напряженно не думал. Наверное, на лбу у него вспухли жилы, а воздух над головой расплавился.
— Я ничего не понимаю, Елена, — честно признался он. — И, видимо, не пойму, пока ты мне не объяснишь. Поэтому я прекращаю думать. Давай выпьем! За старость — время мудрости, спокойствия и… — чуть было не сказал: «подарков». — Если ты когда-нибудь захочешь мне объяснить, я буду рад.
— Когда-нибудь, — Елена залихватски опрокинула кружку, закусила червями. — Скоро, — икнув, качнулась на крыльце.
Антон увидел, что она сильно пьяна. Но мгновение спустя Елена сидела прямо, смотрела ясными трезвыми глазами в огонь, беснующийся в тесном жестяном коробе. Самогон действовал на нее как-то пунктирно.
— Как успехи в охоте? — спросила Елена.
— Завтра утром замочу первого, — вместо охотничьего азарта Антон ощутил неурочную жалость к зверю, ставшему почти ручным. В том смысле, что зверь сжирал подкормку, не приводя сородичей. То есть решил, что Антон должен кормить его потому, что он такой любитель этих самых зверей. — А потом они у меня пойдут по графику.