Ночная охота
Шрифт:
— Господин министр?
— Поехали, — сказал Антон. Ему хотелось скорости, свиста ветра, живого урчания пожирающего бензин мотора.
Но езда оказалась недолгой — до первого поста на выезде из правительственного квартала.
— Сожалею, министр, — вернул Антону пластиковую карточку сержант, — приказ главнокомандующего: до утра из квартала выезда нет.
— Почему? — поинтересовался Антон.
— Там еще дня два чистить, — удивленно посмотрел на него сержант. — Не могут опомниться после выборов.
В предрассветном сумраке лицо сержанта было бесцветным, каким-то смазанно-общечеловеческим. Антон не сумел определить: белый он, черный или желтый?
Труженики похоронной команды между тем занимались обычным после выборов делом: сбрасывали в ров под железнодорожной насыпью
Антон подумал, что капитан Ланкастер вполне мог включить в свой фильм и эту сцену. «Да остались ли там люди?» — посмотрел на город Антон. На ближайшем доме, как набедренная повязка на пьяном дикаре, криво и низко болтался плакат: «КТО НЕ ВЫБИРАЕТ, ТОТ НЕ ПЬЕТ!» Антон нащупал в кармане пистолет. Он мог без труда застрелить сержанта, двух спецназовцев и шофера, самому сесть за руль и… Но кому он нужен, кто ждет его в озверевшем городе? Его путь — до первого вооруженного человека. И в правительственном квартале недолго будут горевать по пропавшему министру культуры.
Антон не знал, где сейчас его мир, но совершенно точно знал: не в озверевшем городе и не в оцепленном правительственном квартале. «Домой, — подумал Антон, — домой, немедленно выпить и заснуть! Хорошо бы не проснуться…»
.. Звонок разбудил, как будто Антон и не ложился. Каждое утро слуга чистил бассейн и менял в нем воду, завершая это дело в без одной минуты восемь утра. Стало быть, восьми еще не было. Антон со школьной поры, опасаясь схлопотать во сне заточку между ребер, спал чутко. Проспать водяное шуршание он никак не мог. Антон поднял трубку, услышал гудок. Звонок не прекратился. «Вторая правительственная связь, АТС-один, — сонно пробормотала Зола, — белый аппарат». Антон поднял трубку белого, с золотым гербом свободы на диске — плодоносным, обвитым змеем, древом и топчущейся тут же широкозадой обнаженной бабой — аппарата.
— Шеф, — услышал незнакомый развязный голос, — беспокоит редактор газеты «Демократия». Сегодня возобновляем печатание. Приказ капитана. Номерок в принципе сложился, но неплохо бы вам глянуть. Мне подъехать к вам или вы сами заскочите в редакцию?
— А телевидение, радио? — пересохшим спросонья голосом испуганно прохрипел Антон.
— Восстанавливают антенну, — ответил редактор. — Эти сволочи били по башне прямой наводкой. Эфир будет только к концу недели, не раньше.
— Приеду в редакцию через час, — сказал Антон.
31
Переступив порог редакции, Антон впервые в жизни встретился с собственными подчиненными. До сих пор Антон сам подчинялся. Если же кто и подчинялся ему, то только под угрозой оружия. Люди в редакции подчинялись ему по долгу службы.
По пути в редакцию Антон жалел их, заклинал себя быть добрым и справедливым начальником, однако увидев подчиненных, понял, что был наивен. Во-первых, они выглядели гладкими и сытыми. Во-вторых, были хорошо одеты. Антон в широких — с чужой задницы — штанах, в куцем пиджачке, изможденный и красноглазый выглядел рядом с ними человеком из народа, пролетарием, рядовым держателем векселей и акций, одним из тех, на кого труженики из похоронных команд натягивали под насыпью сначала огненную простынь, затем земляное одеяло. В-третьих, люди в редакции были веселы. Поднимаясь по ступенькам, Антон услышал раскаты смеха. Это было в высшей степени странно. Антон не мог припомнить, чтобы люди где-нибудь — с утра! — так вольно и жизнерадостно смеялись. «Неужели, — удивился Антон, — делать газету так весело?»
Он прекрасно понимал: сотрудники редакции при его появлении скорее всего перестанут смеяться. Вслух. Но будут продолжать смеяться про себя. Надо думать, они перевидали немало начальников. Положение Антона было изначально ложным. Он не мог серьезно относиться к такому дурацкому делу, как издание газеты. Но не мог и прямо об этом заявить.
Антон попробовал улыбнуться. Мышцы лица свело от напряжения. Ему предстояло научиться легко и неискренне улыбаться, как младенцу ходить. Он знал, как пресечь скрытый хохот хорошо одетых, сытых людей, создающих никому не нужную газету.
Должно быть, знание отразилось на его разведенном в неестественной улыбке лице, потому что едва он закрыл за собой дверь, в комнате установилась полнейшая тишина.
— Примите наши поздравления с назначением на должность, шеф, — спохватился кругленький, как мяч, с остатками черных блестящих волос вокруг лысины над ушами. — Сейчас принесут полосы. Или… сначала представить сотрудников?
— Я плохо запоминаю имена, — сказал Антон. — Познакомимся в процессе работы. Пока мне хватит одного имени — редактора.
— Меня зовут Луи, — озадаченно посмотрел на него кругленький.
— Мне известно только название вашей… теперь, стало быть, нашей газеты, — продолжил Антон. — «Демократия». Не сказать, что оно очень оригинальное. Но не будем судить по названию. Я ведь ее в глаза не видел. Туда, где я находился, — снова растянул сопротивляющееся лицо в улыбке Антон, — газеты не доходили. Но я читал другие газеты в других местах…
Антон обратил внимание на ухоженную, не первой молодости, однако очень симпатичную женщину у окна. У женщины были красивые, ровно подстриженные волосы, тонкие, чистые, не знающие работы руки. В одной руке она держала дорогую сигарету. Женщина смотрела на Антона с ужасом. Ну да, подумал он, считает дикарем. Еще он подумал, с кем бы ее сравнить, но не с кем было ее сравнивать. В городских трущобах, на лесных и сельских разбойных просторах такие женщины не водились. Трудно было сравнить ее и с Золой, хотя обе обитали в привилегированном квартале. Зола владела приятными манерами, однако в глубине души оставалась бандиткой, ценила человеческую жизнь дешевле мусора, как Ланкастер, Конявичус, да, пожалуй, и сам Антон. Зола, конечно, могла сыграть трепетную и беззащитную, но была в жестоком мире стопроцентно своя. Женщина воистину была трепетно-беззащитной и стопроцентно чужой в жестоком мире. И уж наверняка не умела убивать голыми руками, как Зола. Антон прочитал в ее красивом, начинающем увядать лице страдальческую печаль и неизбывную жалость к миру.
…Он вспомнил, как однажды в детстве, голодный, слонялся возле большого — в летающих воздушных шарах, в игральных автоматах и живых рекламных экранах — продуктового супермаркета. Охранников поблизости не было, поэтому Антон подходил к тому, у кого лицо подобрее, просил.
Никто, естественно, не давал. Одышливый, нагруженный коробками со сладостями, розовокожий старик, похожий на Гвидо, попытался выхватить пистолет. С трудом высвобожденная рука утонула в жирном брюхе, как в подушке, упустила кобуру. Антон убежал. Он отчаялся что-нибудь выпросить, как вдруг из супермаркета вышла женщина с небольшой коробкой в руке. Она тогда показалась Антону старухой, хотя вряд ли ей было больше тридцати. Женщина остановилась. Их взгляды встретились. Антон не очень понял, что там было во взгляде женщины, зато очень понял насчет себя. Твердо подошел, как если бы то, что он единоразово понял, давало ему право. Он знал на что. Это было как выиграть в лотерею или у игрального автомата, то есть раз в жизни и без всяких обобщений. Антон молча протянул руку. Женщина открыла коробку: «Бери… мальчик». Антон мог взять все, но почему-то взял только два сухаря. «Спаси… бо», — произнес странное слово, в котором как бы сосуществовали два других — «спасение» и «Бог». Лишь мгновение Антон и женщина смотрели в глаза друг другу, но именно в это мгновение Антон утвердился в мысли, что существует иной — неизвестный — мир, иногда приоткрывающийся для неожиданного выпадения двух сухарей, если кто-то — в данном случае любящий сладости толстяк — не успевал вовремя выхватить пистолет.
Антон, конечно, вскоре забыл про нетипичный случай с сухарями. Вспомнил, когда Бруно, вернувшийся с очередного погрома, рассказал, что в укромной чистенькой квартирке, дверь которой он выбил ногой с первого удара, ему встретилась диковинная баба: не сопротивлялась, не кричала, не умоляла, ничего не просила, только смотрела с тоской да еще как будто его же, Бруно, и жалела. «Такой взгляд… — поежился Бруно. — Трахнул, конечно, сначала, потом убил, молча умерла, как спичка погасла. Я потом подумал, может, зря? Уютно так в квартирке, цветочки, книжечки… Ничего не нашел».