Ночная смена
Шрифт:
— Это… было бы нетрудно.
Я смотрю на него, вопросительно выгибая бровь. Он смотрит сверху вниз, полностью краснея.
— Я делал это только пьяным, — признается он. — Обычно не очень хорошо получалось.
— Ты имеешь в виду конкретно это? Минет?
Я горжусь собой за то, что произнесла это слово ровным голосом.
— Да, — говорит он. Затем, тише: — Но также… и все остальное.
Я продолжаю смотреть на него.
Винсент стонет и проводит руками по лицу, как будто не может поверить, что я заставляю его говорить это.
— У меня был секс только
Невероятно. Большую часть месяца я мучилась из-за того факта, что сказала ему в ужасном приступе панической откровенности после того, как растерзала его в библиотеке, что никогда ни с кем не целовалась трезвой. Мне все еще приходится сдерживать дрожь во всем теле каждый раз, когда думаю о хриплом, нервном тоне своего голоса.
— И ты решаешь сказать это сейчас? — требую я, совершенно оскорбленная.
Губы Винсента дергаются.
— Ну, это кажется уместным.
— Некоторое время назад это было актуально!
Но даже когда говорю это, я понимаю, что не расстроена тем, что он не сказал об этом до сих пор. Не совсем.
— Эй, я был не совсем трезв в день рождения, — говорит Винсент, повторяя аргумент, который я уже привела в своей голове. — Я выпил две рюмки, прежде чем ты появилась. Может, я и не был пьян, но технически трезвым тоже не был, так что мне оставалось делать? Сказать, что я впервые ел киску, будучи слегка навеселе?
Я не буду смеяться.
И не буду отвлекаться на то, как слово «киска» из его уст вызывает делание делать невыразимые вещи.
— Ну, я же говорила, что никогда ни с кем не целовалась трезвой в течение примерно пятнадцати минут после знакомства с тобой.
Я не хочу показаться такой раздражительной. На самом деле нет. Но немного взбешена тем, что так долго корила себя за еще одну вещь, которая — сюрприз — была проблемой только в моей собственной голове. И снова мы с Винсентом похожи больше, чем я думала. И то, как он смотрит на меня сверху вниз, наполовину удивленно, наполовину нежно, заставляет чувствовать себя упрямо недовольной этим.
— Ты также поцеловала меня трезвой в течение пятнадцати минут после встречи, — указывает Винсент.
Я пытаюсь нахмуриться. Его губы дергаются. Мои следуют примеру. Теперь он ухмыляется во весь рот.
Прежде чем успеваю огрызнуться, я говорю:
— Отвали.
А затем тянусь к пуговице его джинсов.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Невыразимо приятно наблюдать, как самодовольная улыбка исчезает с лица Винсента, но у меня есть всего мгновение, чтобы насладиться победой.
Потому что я расстегиваю его джинсы, провожу молнию по впечатляющему изгибу эрекции и стягиваю черные боксеры вниз, член Винсента высвобождается — и это одновременно самая восхитительная и самая пугающая вещь, которую когда-либо видела. Длиннее моей ладони, толщиной почти с запястье, розовый на кончике и темнее у основания, гордо стоящий по стойке смирно. Не знаю, почему я этого не предвидела. Почему не была морально и эмоционально подготовлена к тому факту, что, конечно, именно эта часть Винсента такая
«Не говори этого, — проносится в голове. — Не говори этого, не говори...»
— У тебя очень красивый член, Винсент.
Он издает сдавленный звук, который, как мне кажется, должен означать насмешку.
— Заткнись, — говорит он. — Члены не бывают красивыми.
На самом деле это не так. Харпер зарегистрирована на Bumble с первого курса, так что прислала обширную коллекцию нежелательных фотографий члена в групповом чате. Думаю, ей просто нравится терроризировать нас. Она всегда отправляет их и ждёт реакцию, когда мы сидим в одной комнате, чтобы могла наблюдать, как наши лица искажаются от ужаса, а иногда и от смеха, потому что члены точно не являются одним из самых эстетичных творений природы.
Но у Винсента он и правда произведение искусства.
— Я беру слова обратно, — говорю ему. — Ты идеален. И твой член тоже.
На этот раз у Винсента нет ответа. Он просто хмыкает в той манере «да, ладно», которая говорит, что он думает, что я лгунья. Полагаю, он просто скромничает, но по шее ползет румянец, который заставляет задуматься, действительно ли он взволнован похвалой. Я знаю, сколько мужества нужно, чтобы позволить кому-то вот так прикоснуться к тебе губами. Я помню, как нервничала из-за того, что он собирался съесть меня, попробовать на вкус, понюхать, увидеть все вблизи. Несмотря на всю браваду и громкие речи, которые может вести Винсент, он тоже человек, и никогда не делал этого трезвым. Чтобы растопить лед, я спрашиваю:
— Это то, что ты имел в виду, сказав, что будешь учить меня анатомии человека? Потому что, если в конце этого будет викторина…
Винсент зажмуривается.
— Не смеши меня сейчас, Кендалл.
— …с одной из анатомических диаграмм…
— Я буду так зол на тебя.
— …и заполнить пробелы…
— Хорошо.
Винсент тянется к передней части джинсов, чтобы снова натянуть боксеры.
— Нет, подожди! — я хватаю его за запястья. — Прости, я остановлюсь. Обещаю.
Винсент, очевидно, достаточно силен, чтобы стряхнуть меня, но позволяет прижать его руки к бокам. Я одариваю его извиняющейся улыбкой. Затем, все еще сжимая запястья, я наклоняюсь и дарю мягкий, целомудренный поцелуй кончику прекрасного члена. Я не ожидаю особой реакции, но Винсент удивляет: у него перехватывает дыхание, сильные бедра напрягаются, а член дергается. У меня отвисает челюсть.
Когда я поднимаю взгляд на лицо Винсента, выражение смягчается, но он пытается разыграть это так, словно я только что не заставила содрогнуться все его тело одним легким прикосновением.
— Ты в порядке? — спрашиваю я так самодовольно, что вроде как ненавижу себя за это.
— В норме, — невозмутимо отвечает он.
Но когда я протягиваю руку и провожу подушечкой указательного пальца по головке члена, легко, как перышко, исследуя, Винсент сбрасывает маску хладнокровия и собранности, шипя так, словно обжегся.