Ночная воровка
Шрифт:
Но он смотрел как раз на то, что она пыталась прикрыть, безошибочно читая ответ юного тела, и этот ответ ему нравился.
— Возьми. — Надя протянула яблоко между штакетинами.
Стасик смотрел на девушку, юную и свежую, на ее совершенно чистое лицо, на коже ни следа прошедших лет, которые, судя по всему, были безмятежными, ее кожа такая же нежная, как шелк на простыне. Темные волосы, длинные и тяжелые, распущены по плечам. У нее удивительное лицо — нос вполне можно назвать классическим римским, глаза темные, почти черные, по-детски пухлые губы, длинная тонкая шея, а грудь
— Но яблоко не дозрело, — сказала Надя, как ей казалось, совершенно равнодушным тоном. — Осеннее полосатое еще должно повисеть. А у вас есть такие? — Она вытянула шею, словно пыталась увидеть то, что будто бы волновало ее сейчас более всего, хотя на самом деле ей совершенно все равно, что у кого растет в саду. Подобное ее волновало гораздо раньше, когда вместе с ватагой дачных детей она неслась к пруду, не забывая высматривать, нельзя ли что-то отщипнуть по дороге, выбившееся на ничейный простор улицы. Сейчас Надя старалась подавить бешеное волнение сердца.
— Я не знаю, что у нас тут растет, я давно не был на даче. — Он пожал плечами. — Ты училась музыке?
— Нет, у нас слишком маленькая квартира, чтобы втащить в нее пианино. — Она раздвинула губы и заставила себя улыбаться.
— Так откуда все это? — Стасик грациозно повел рукой, кажется, вопрос касался не только музыки…
— Я начинала учиться в архитектурном, и там был хор. Я в нем пела. Мы даже выступали с концертами.
— А теперь где ты учишься?
— В МГУ, на истфаке. А ты?
— Я свое уже отучился. Я закончил художественный факультет пединститута.
Надины глаза стали совершенно круглыми от удивления, а ресницы затрепетали. Такие парни, как Стасик, учатся в педагогическом?
Стасик прочел искреннее изумление в глазах девушки и истолковал его совершенно правильно. Поэтому он объяснил, как делал это много раз в своей жизни:
— Ни в коем случае. Я не то, что ты думаешь. Не учитель рисования. Впрочем, как посмотреть. — Он хмыкнул. — Может быть, у меня и есть педагогический дар. Я художник в некотором смысле этого слова.
— Ты рисуешь?
— Скорее руковожу процессом рисования. У меня иконописная мастерская. Тебе как историку будет интересно. Хочешь поехать посмотреть?
Надино сердце дернулось, а разум предупредил: осторожней. Она не знала, как поступить, но Стасик невольно помог ей.
— Нет, не сейчас. Сейчас я улетаю.
— В Москву?
— Ты мне льстишь, если думаешь, что у меня есть самолет. Пока нет, но не исключено в дальнейшем.
Надя фыркнула, а ему понравилось, как нежно порозовели ее щеки. Стасик ухмыльнулся.
— Я улетаю из Москвы «Люфтганзой» в Германию.
— В Германию?
— Да. У меня дела в Кельне с одним издательством, мы делаем в России некий проект. Я менеджер этого проекта, кроме всего прочего.
— А что ты должен будешь делать? — неожиданно для себя проявила любопытство Надя.
— Ты очень любознательная, соседка. Ты такая во всем? — Он улыбнулся, изучающе глядя в темные глаза. Она покраснела, но очень аккуратно, шея Нади не залилась краской, а только щеки. Ему не нравилось, когда у женщин краснеют уши и шея. — Давай встретимся, когда я вернусь, и я все тебе расскажу. А может быть, — он сделал паузу, желая разжечь любопытство девушки, — может быть, и тебе найдется работа в нашем проекте. Ты, наверное, как всякий студент, не прочь заработать, к примеру, сотню-другую дойче марок?
Сердце Нади подпрыгнуло к самому горлу. Да может ли такое быть? Работать вместе со Стасиком? И вообще — эта встреча реальность? Здесь, на даче, она была тысячу раз, и никогда ничего даже отдаленно похожего с ней не случалось, летняя жизнь текла медленно, так же медленно, как Земля вращается вокруг Солнца.
— А ты споешь мне на прощанье, Надя? — спросил Стасик, наклонившись и положив голову поверх штакетин. Он смотрел на нее с нарочитой мольбой, так обычно гипнотизируют взглядом своих хозяев добродушные лабрадоры, когда очень чего-то жаждут, а им не дают.
— Ну… если ты на самом деле хочешь. — Надя пожала плечами. — Я люблю петь. Итальянскую, русскую?
И, не дожидаясь ответа Стасика, Надя запела «У церкви стояла карета».
Голос у Нади был не сильный, но чистый и низкий. О таких голосах говорят, что они очень сексуальные, Стасик не стал бы спорить с точкой зрения специалистов по голосам. Он чувствовал, как желание нарастает, переполняет его, распирает, в джинсах стало так тесно, будто он надел чужие и на размер меньше, а песня длинная, Надя красивая, воздух пропитан ароматами лета — цветами, плодами, землей, всем очень живым и невероятно телесным. Стасику пришлось призвать на помощь всю волю, чтобы не перемахнуть через забор и не схватить, не повалить Надю на мягкую густую траву под роскошной яблоней и не взять сразу, не играя и не раздумывая ни о чем.
Но нет, не время, уверял он себя, он получит ее непременно, он это знает точно. Невинная юная девушка будет его, он станет ее первым мужчиной. Но чуть позже. Когда плоды созревают, они сами падают тебе в руки.
Надя умолкла, а Стасик покачал головой, потом с трудом проглотил слюну и сказал шутливо:
— Мне жаль старушку Бичевскую, она сама отправилась бы в утиль, если бы услышала, как ты поешь ее песню. Ты поешь лучше, это я говорю. Хочешь, устрою тебе гастроли?
— Нет, нет! — Надя замотала головой, волосы заплясали и заблестели на солнце. — Это любительское пение.
— А я бы сказал, это салонное пение. Тебе вообще пошло бы держать салон, как это было в прошлые века. У тебя собирались бы гости… Ты, дорогой мой историк, наверняка помнишь: для таких любительниц пения графья строили дворцы.
— И, между прочим, брали их в жены, — неожиданно для самой себя добавила Надя.
— Что ж, таких не грех и в жены взять.
Она засмеялась, а Стасик помахал рукой и, с трудом переставляя ноги, почел за благо отойти от забора подальше.
— До встречи! — крикнул он ей, оборачиваясь.