Ночное солнце
Шрифт:
— Какое же это горе, Нинка? Как не стыдно! Это ж твои родители, ты должна радоваться, что они возвращаются. Они нам не помешают, — добавил он простодушно.
— Ты не понимаешь, Петр, — грустно сказала Нина. — Они возвращаются в Москву… Я вчера получила письмо.
— Как в Москву? — сначала он даже не понял.
— Папа получил назначение в министерство. Большое повышение. Мы будем жить в Москве. Я уеду.
Нина всхлипнула и, повернувшись, уткнулась ему носом в грудь.
Петр стоял потрясенный. Он только сейчас сообразил, что все это значит. Нина уедет! Они расстанутся. На сколько? И хотя оба знали, что рано или
И вдруг как гром среди ясного неба.
— Что делать, Петр? — Нина смотрела на него заплаканными глазами.
Она шмыгала еще более покрасневшим носом, губы распухли. Была она сейчас такая беспомощная, растерянная, горестная, что Петр сам чуть не расплакался.
Но это длилось секунды.
— Надо что-то делать, Нинка. Срочно. Когда они приезжают?
— На Новый год должны быть в Москве. Уже квартиру получили. Где-то на улице Горького.
— Слушай, Нинка, а нельзя ли им написать, что здесь, в школе, тебя все любят, ты отличница. Не бросать же на середине? А? Черт его знает как там в новой сложатся отношения? Столько училась, а когда две четверти останется, вдруг уйдешь? Нет, — теперь он говорил твердо и решительно, — надо им объяснить! Пусть директор тоже напишет. Хочешь, я к Марии Николаевне пойду? Она меня послушает. Ей все, Нинка, можно сказать. Про нас…
— Ты думаешь? Действительно, глупо за две четверти… Там, в Москве, неизвестно еще, какая школа, какие учителя. А здесь-то я все на «отлично» сдам, — Нина приободрилась.
— Слушай, — горячо продолжал Петр, — это главное! Ты должна их убедить, что здесь наверняка кончишь с золотой медалью. И тебя там без звука в любой институт примут. В какой, кстати?
— А, — Нина досадливо отмахнулась, — не все ли равно. Но ты прав: сегодня же напишу. Прямо сейчас. Подумаешь, несколько месяцев еще прожить здесь с бабушкой! Столько лет жила! На зимние каникулы съезжу к ним. Мама же вообще может сюда мотаться сколько хочет. Да и папа наверняка отпуск подучит. Нет, — подумав, добавила она, — отпуск пусть лучше в Сочи проводят. Я здесь и одна не умру. Словом, до конца экзаменов останусь здесь! Все! А там видно будет.
А там видно будет. А там — это через девять-десять месяцев. То есть через сто, тысячу лет. Это все снова уносилось в такую даль, что и думать о ней нечего.
Какая долгая жизнь, какая бесконечно долгая жизнь у шестнадцатилетних!
Уже весело болтая, обсуждая текст письма, они шли, тесно прижавшись друг к другу, под начавшимся мелким холодным дождем, не замечая ни капель, ни серых низких туч, ни сырого ветра.
В тот же день Нина написала письмо, и они вместе отнесли его на почту.
И снова настали в их отношениях мир и радость. В школе у Петра тоже все обстояло благополучно. Отличником он не был, но и троек почти не имел. Он был твердым, как когда-то выражались, «хорошистом», и особых опасений экзамены ему не внушали. Ладилось и в занятиях дзюдо. Были, правда, осечки, связанные с переходом в следующую весовую категорию. На первенстве города он занял третье место и к концу сезона мог рассчитывать на второй взрослый разряд. Однако главным для Петра оставался, конечно, аэроклуб.
В последней декаде декабря предстояли зачеты, а в самом начале января наконец-то осуществление мечты — первый прыжок с парашютом! Прыжок с парашютом! Первый! Первый из многих сотен, а может быть, и тысяч, которые он еще совершит.
Петр занимался ревностно. И Рута не могла нахвалиться им.
На занятиях он порой ловил на себе ее спокойный, внимательный взгляд, в котором ему чудилась затаенная грусть. Он быстро, смущенно отводил глаза.
Рута была одинаковой со всеми своими курсантами, и самыми способными, и самыми неумелыми. Но все же Петр интуитивно ощущал с ее стороны особое отношение, которое и сам не мог определить.
Зачет он сдал на пятерку. Это было 30 декабря, накануне Нового года. Новый год семья Чайковских встретила весело, но по отдельности. Илья Сергеевич, по традиции, в Доме офицеров, Ленка со своим Рудиком в какой-то спортивной компании, а Петр с Ниной у одного из школьных приятелей.
У Петра было особенно хорошее настроение — позади зачет, впереди прыжки, начало каникул.
Они возвращались домой свежие, веселые, словно не было шумной бессонной ночи, танцев, песен, веселых тостов. Нина выпросила у Петра разрешение покурить, он от избытка радостных чувств уступил. Покурить превратилось в сплошное курение, и Петр с тревожным удивлением убедился, что потерявшая бдительность Нина в течение вечера не успевала погасить сигарету, как зажигала новую. Для него стало ясно, что Нина курит постоянно, и ей, наверное, нелегко приходится проводить с ним долгие часы без сигарет. Еще больше огорчила его та легкость, с какой Нина пила все, что оказывалось на столе, не сдерживая себя.
И все же вечер удался. Уж слишком радостное у него было настроение. Да и Нина была особенно нежной.
Первый день наступившего года выдался сухой и бесснежный, но морозно-колючий. Резкий ветер бил в лицо, кусал щеки. Заметно опьянев к концу вечера, а вернее, к утру, Нина сразу же пришла в себя, зябко ежилась, кутаясь в модную дубленку, присланную родителями в качестве новогоднего подарка. Родители задерживались еще на месяц, и это тоже являлось причиной хорошего настроения Петра.
Было уже совсем светло, когда они добрались до дому. На улицах народу хватало — в новогоднюю ночь мало кто спит.
Они долго прощались в ее подъезде, вспоминая смешные эпизоды прошедшего вечера, смеялись. Но постепенно Нина становилась все молчаливее, перестала смеяться, крепче обнимала его, горячей целовала.
В какой-то момент, оторвавшись от Петра, с трудом переводя дыхание, она прошептала:
— Пойдем ко мне… Бабушка наверняка спит… Пойдем. Она не услышит… Петр.
Петр почувствовал неожиданно огромную, безотчетную радость, которая так же внезапно сменилась чувством необъяснимого страха.
— Поздно, Нинка, — пробормотал он, — вернее, рано. Словом, пора по домам. Отоспимся, ты…
— Ты прав, пора спать, — тусклым голосом сказала Нина, пожала ему локоть и торопливо взбежала по лестнице.
— До завтра, — крикнул ей вслед Петр, но она не обернулась.
Он отправился домой. Радостного настроения как не бывало. Он испытывал чувство непонятного унижения, стыда, вины; он ощущал себя дураком, подлецом, мальчишкой-первоклашкой… Он ведь поступил благородно и тем не менее стыдился своего поступка. Ему казалось, что теперь Нина будет презирать его, посмеиваться над ним, хотя ей следовало бы испытывать к нему благодарность.