Ночное солнце
Шрифт:
— Точно, — согласилась Лена. — Еще отца твоего не было. При нем я бы вообще, наверное, два слова не сказала.
— Вот в следующий раз приведу, когда он дома будет, — пообещал Петр.
— Прямо! В жизни больше не пойду к тебе!
— Почему? — удивился Петр.
— Да ну, — Лена махнула рукой, — у тебя небось такие девчонки бывали! А тут вдруг действительно корова. Вес под семьдесят и слова сказать не умеет. Нет, не пойду.
— Какие это у меня девчонки бывали? — запальчиво спросил Петр. — Ты что, думаешь, у меня график, что ли? Каждый квартал или семестр
— Да ребята говорят, — неопределенно ответила Лена. — Я небось самая никудышная у тебя?
— Что «ты у меня»? — спросил Петр, заглянув ей в глаза.
Лена густо покраснела, опустила ресницы.
— Так что? — настаивал он.
— Да ладно, Петро. Чего зря спрашиваешь, будто сам не знаешь? — Она отвернулась.
Это был единственный случай, когда она вскользь, туманно коснулась запретной темы. Обычно говорили обо всем, кроме этого. Как товарищи, как добрые друзья, как двое парней.
Но парень-то из них был только один. Вот в чем дело. Так сколько это могло продолжаться?..
А жизнь шла своим чередом.
В воздухе уже ощущалось приближение весны. Горячее становилось солнце, голубее небо, отступали снега.
Петр соблюдал свой железный режим, даже на Новый год он не выпил и глотка вина. Удивлял всех, посещая врача чуть ли не каждую неделю, словно инфарктник. Тщательно следил за нагрузками во время тренировок. Меньше уделял времени дзюдо, больше ходил на лыжах, катался на коньках. Болезнь проходила.
Петр особенно полюбил лыжи.
Он один уезжал на электричке километров за тридцать — сорок и, напевая под нос «На дальней станции сойду…», выходил из поезда, надевал лыжи и углублялся в лес. Всюду были поселки, дома отдыха, спортивные базы, и он без труда находил лыжню.
Петр сначала брал максимальный темп и, мягко, но сильно скользя, уносился в незнакомые дали. Потом сбавлял темп и, с наслаждением вдыхая воздух, шел медленнее, глядя по сторонам. Его всегда поражало это великое чудо — природа. Она действовала на него необъяснимо. Он словно притихал, словно становился меньше.
Кругом, устремившись к голубому небу, неподвижно застыли завернутые в сверкающую снежную вату ели. Невообразимым кружевом переплелись потолстевшие от инея березовые ветки, кусты под сугробными шапками напоминали фантастических зверей. И так пахло снегом, морозом, зимой…
Потом лес кончался, возникала поляна. Она искрилась, переливалась холодным зимним белым цветом. Петр никогда не думал, что существует столько оттенков белого цвета — серо-белый, когда небо темнело, ослепительно белый под солнцем, розово-белый в березняке и иссиня-белый в чащах…
Сердце слегка колотилось. Неясная сладкая тревога охватывала его, когда он смотрел вперед на убегавшую от него лыжню. Куда ведет, в какие таинственные места?
Иногда он останавливался, чтобы съесть прихваченный мандарин или кусок сахара. И тогда сразу становилось ясным, сколь обманчива здесь тишина. Трещали сухие сучья, стучал дятел, перекликались какие-то зимние птицы, доносился издалека гул электрички, тарахтение движка, а порой колокольный звон.
Иногда, редко, Петр встречал других лыжников — цепочку пожилых женщин и мужчин в старомодных темно-зеленых или коричневых лыжных костюмах и меховых шапках; спортсменов, проносившихся, словно яркие цветные метеоры, без шапок, на узких, красивых синих, желтых, белых лыжах; солдат, веселых, здоровых, краснощеких, сдающих, наверное, нормы на значок ГТО… Но большей частью он шел один и, когда возвращался после таких прогулок, испытывал ощущение покоя, приятного утомления.
На каток он тоже ходил один, тщательно маскируя коньки в портфеле, чтобы не увидела Ленка.
Иначе, не дай бог, увяжется за ним, а на льду засмеет. Петр катался неплохо, но до сестры ему все же было далеко.
Коньки хорошее дело, однако с лыжами не сравнятся! Дзюдо он занимался как-то по-новому, «по-научному». Изучал литературу, «тренировочный процесс», тщательно обосновывал все приемы. Словом, любимый спорт превратился для него в основательное дело.
Впрочем, любимый спорт был все же парашютизм. Только спортом он его не считал. Это был не главный спорт, это было главным делом всей жизни. Не сам прыжок, конечно, но та профессия, в которой прыжок с парашютом занимал едва ли не главное место. Профессия офицера-десантника.
Один раз, когда они обсуждали планы на лето, Лена скорее утвердительно, чем вопросительно, заметила:
— В июле небось в Рязань подашься.
Петр оценил ее деликатность, она не произнесла слова «опять».
— Обязательно, — сказал он, — в твоем метании копья и то три попытки дают. Неужели в училище во второй раз не поступлю?
— О чем ты говоришь, — Лена пожала плечами, — наверняка поступишь.
— Мне без училища жизни нет, — убежденно сказал Петр.
— Положим, Петро, ты и без училища проживешь. Уверена. Но что обсуждать, если ты его наверняка закончишь? Тут и говорить нечего.
— Думаешь? — Петру хотелось еще и еще слушать уверения, что с училищем будет все в порядке.
— Не думаю, а знаю. У тебя вся жизнь на это нацелена. Да и я тебе счастье принесу, вот увидишь. Не смотри, что у меня глаз черный, для тебя он добрый! — Лена рассмеялась.
С тех пор они часто обсуждали предстоящие экзамены. Лена горячо поддерживала его. Порой создавалось впечатление, что это она поступает, а не он.
— Эх, жаль, девок туда не берут, Петро! — вздыхала она. — Я б там первой была. Думаешь, вам, ребятам, уступлю? На, смотри! — И она напрягала свои железные бицепсы.
Они смеялись.
— Ты бы показал мне свою подругу, — неожиданно сказал сыну Илья Сергеевич, когда они сидели субботним вечером за ужином.
Петр удивился. Он ничего не рассказывал отцу о Лене Соловьевой. Вернее, ничем не выделял в своих рассказах из общего круга друзей и товарищей. Илья Сергеевич сам догадался. В истинных чувствах сына он разобрался раньше, чем сам Петр.
— Она была как-то, — простодушно сказал Петр, не подумав утаить, о ком идет речь. — Но больше, говорит, не придет. Тебя боится, — улыбнулся он.