Ночной карнавал
Шрифт:
Ночь перед отъездом они просидели с отцом Дмитрием за грубо сколоченным дощатым столом. Священник жег толстую свечу, листал старые книги, спасенные им при бегстве из Рус, тихо, глухо, любовно рассказывал о Царях.
— А Царевна Софья нравная была, когда ее Петр заточил в темницу, стихи писала — да не духовные, а страстные… А у Царя Иоанна, прозванного Грозным, любовница была, по имени Анна, простая девка, так он сперва горячо любил ее, а потом велел казнить, чтоб на него бояре не возводили напраслину и наветы — дескать, на боярышне не женится… закон нарушает Царский… и отрубили ей голову на заднем дворе, как петуху, на пеньке… о ней песни у народа сложены… моя попадья их поет, песни те… А Царица Елизавета более всего любила на лошадях скакать, наездница была, каких мало… охотилась… псарню большую держала… знаменитые породы борзых
Мадлен очень хотелось послушать про Царицу Катерину, да глаза ее слипались. Она опустила голову на плечо мужа и так, сидя за столом, дремала, и перед ее закрытыми глазами проходили вереницами виденья — Царица Лизавета на коне, перед сворой гончих, Царица Катерина голая, в постели, едва прикрытая полоской кружев, и на ее руке — изумрудный кабошон, тот, что Князь ей на палец нацепил. Господи, да ведь она плоть от плоти их, кровь от крови. Кому она поведает печаль свою о них?
Свеча, оплывая, догорала. Ночь была на исходе. Князь прижал к себе спящую Мадлен. Она всхлипнула во сне, счастливо улыбнулась. Она переплывала вместе с Царицей Натальей Нарышкиной неглубокий и теплый ручей, и там, где в заводи вспархивали над водой играющие рыбы, она нарвала лилий и кувшинок, перехватывая тугие, крепкие, как веревка, стебли. А потом они с Царицей Натальей гордо, как павы, выступали по площади перед дворцом, разодетые в негнущуюся парчу, в яркие, издалека видные богатые платья, и ворот и грудь были усажены крупными, грубо ограненными яхонтами и лалами, и каменья кололи кожу на загривке и в яремной ямке, и она, Мадлен, вспоминала купанье в ручье и смеялась, чувствуя потоки воды, ласкающие ее живот, ее грудь, ее бедра изнутри, как горячий язык, как пальцы и губы возлюбленного.
Спи, спи. Завтра тебе спать не придется. Завтра начнется симфония побега. Круговерть колес. Толкотня хлопот. Задыханье: успеть. Опять успеть, Мадлен. Твой Третий Глаз, всевидящий и зрячий, может не увидеть всего. Беда может подкрасться неожиданно. Я, я твой Глаз. Я должен видеть все. Предвидеть. Знать. Спасать. Беречь.
Я должен тебя беречь, Мадлен. И сберегу.
Отец Дмитрий захлопнул старинную книгу Рус и поднял покрасневшие от бессонницы глаза на Князя. Часы пробили шесть утра.
— У вас, Великий Князь, ранний поезд, до станции долго идти, да и снегу за ночь намело, — сказал священник. — Пора отправляться.
— Откуда вы знаете, кто я? — без удивления спросил Князь.
— Иначе я не был бы священником, прямым наследником свидетельства апостолов, — просто ответил отец Дмитрий. — Бог мне сказал об этом. И еще я увидел ваше лицо. Такие лица были только у Царей Рус. Будите жену. Я собрал вам с вечера в дорогу узелок. Там пирог… блины… грибочки в банке, огурцы… попадья солит и квасит. Как там, у нас…
Горло его перехватило. Князь осторожно, через спящую Мадлен, протянул руку с блеснувшим железным обручальным кольцом и мучительно, напоследок, сжал рабочую, крепкую, в мозолях руку священника.
— Спасибо, отец Дмитрий. Бог да в помощь вам.
— Бог спасет.
Мадлен не видела, как слезы сверкнули остро и мгновенно в глазах мужчин, знавших о том, что той, прежней, Рус на карте и вживе — нет. Есть только в мыслях, в их неиссякающей любви.
Князь разбудил ее. Закутал в доху. Она, не проснувшись, пошатываясь, спустилась с крыльца, помахала священнику рукой в вязаной перчатке, побрела за Князем по тропинке между сугробов, выросших за ночь с верблюжьи горбы.
Когда они заворачивали по тропе, выходя на большую дорогу, Мадлен увидела утонувшую в снегах по самую трубу чернобревенную маленькую баньку. На миг она перестала видеть. Слезы застлали ей глаза. Задушили ее.
Она поднесла руку ко лбу и перекрестилась на баньку так, как крестятся на церковь.
Они выпрыгнули на перрон вокзала Сен-Сезар прямо в объятья Великого Карнавала.
Поток Карнавала летел, бежал, шумел по улицам Пари, протекал насквозь через дворцы, богатые дома, рабочие халупы, бедняцкие закуты.
Февраль целовал в лицо всех, кто праздновал Великий Карнавал: веселись, народ Эроп! Раз в году! Раз в жизни! Раз в столетье! Сейчас — и больше никогда!
Их,
— Мадлен!.. Не выпускай мою руку… Крепче держись…
— Держусь… Владимир!.. не могу… меня отрывают от тебя!..
— Они хотят, чтоб ты танцевала с ними!.. Не смей!.. Ты — со мной!.. Держись!.. Держись!.. Мадлен!
Ее оторвал от него поток. Поток понес ее от него прочь.
Поток понес его — крутя, подбрасывая, вертя, сминая, прочь от нее, вдаль, в просторы взбудораженного ночного Пари, в жадное нутро Великого Карнавала.
Он лишь успел крикнуть ей:
— Мадлен!.. Чтобы не потеряться!.. И чтобы нас не поймали!.. Приходи завтра на карнавал во дворец герцога Феррарского!.. Рю Монпелье!.. Ночью!.. Ночью!.. Я постараюсь за день сделать паспорта!.. Не бери с собой ничего!.. приходи во дворец как есть!.. Я возьму билеты до Гамбурга… поедем через Амстердам!.. Мадлен!..
Он успел увидеть, как сверкнул на ее беспомощно, зовуще вскинутой руке синий сапфир, оброненный голубем на бале-маскараде — как ее синий, полный слез глаз.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ПОСЛЕДНЯЯ ПЛЯСКА
Она не помнила, как добралась до рю Делавар.
У нее мелькнула странная мысль доплыть в потоке беснующейся толпы до набережной Гранд-Катрин, к тетке Лу. Если б она даже и захотела это сделать, она не смогла бы поплыть наперерез людскому течению. Людская бурлящая река текла в направлении улицы Делавар, и Мадлен решила не противиться воле Божьей.
Она не хотела возвращаться сюда. Она же простилась с домом барона навек.
Хохочущие, обкрученные лентами, унизанные сверкающими стразами ряженые сами принесли ее сюда. Она задыхалась в гуще локтей, плеч, спин, колен. Отбрасывала с лица пряди чужих волос. Людское море. О, бушующее море. Я переплыву тебя. Переплыву.
Когда перед ней замаячил особняк, она прерывисто вздохнула, грудью налегла на дверь, ища в кармане Княжеской дохи ключ.
А снег валил не переставая. Шапка Мадлен, червонные волосы, плечи, спина, сумочка были все в снегу.