Ночной карнавал
Шрифт:
Он сидел у постели, где она спала, до рассвета.
Батюшка давно разлил по рюмкам наливку; дети давным-давно видели десятый сон; встала раным-рано попадья, поставила тесто, разожгла печь, испекла хлебы, замесила квашню для нового пирога.
Отец Дмитрий уснул на стуле, за столом, подложив руки под голову, проспав заутреню. Дьякон Григорий напрасно расталкивал его за плечо. Попадья поставила на огонь лохань для стирки — день был будний. Зашуршали за стеной, завизжали и засмеялись дети, вставая. В белеющие окна била, как в стеклянный бубен, метель.
А он все сидел у кровати жены и глядел на нее.
Ряженые.
Аля, Руся, где вы?.. Держитесь за руки. Пришли ряженые мужики. Они пляшут вокруг нас. Водят хороводы. Скалятся, глумятся. У них в руках невсамделишные ружья. У них на лицах черные маски. У них фуражки надвинуты на глаза. У них дырки меж зубов. От них пахнет плохим вином и сивухой. И говорят они странно. Кричат нам:
— Именем ревкома!.. Комитет постановил!.. Живо пошевеливайтесь, отбросы!.. Товарищ, будь бдительным, не спускай с них глаз — удерут!.. Товарищ, веди их в подвал, там уже все приготовлено!..
Что приготовили нам в подвале ряженые? Святки в разгаре. Какие Святки, Лина, что ты врешь?!.. сейчас июль, июль на дворе… Зачем же, Отец, сыплет с диких небес белый снег, закрывая белой плащаницей тело любимой земли? Будем мы жить на земле, Отец?.. Будем?!..
— Эй, ряженые!.. Зачем один из вас несет в руках петуха!..
— А это для супа нам. Мы утрудимся казнить вас, последние Цари. И ты, Царский прихвостень, пащенок, что выпялилась?!.. смотри, смотри последними глазами. Недолго тебе уже ресницами-то хлопать.
— Аля, они шутят!.. Таточка, они ряженые, они шутят, не плачь…
— Идите, девочки, идите, не бойтесь, они не посмеют сделать нам ничего плохого, это же Святки, это просто ряженые такие; я сам велел им нарядиться в «чертову кожу», наваксить сапоги, натянуть на головы черные маски; а на самом деле они нас любят, ведь это наши родные люди, люди Рус, мои подданные… это мой народ, Линушка, это наш народ…
— У нас в Рус всегда вот такое странное веселье!..
— А где Гри-Гри?.. где он сейчас, Стася?.. я не верю, что его убили…
— Да, не верь, Леличка, он тоже переоделся в чужое платье, прикинулся чудиком, бродяжкой… попрошайкой… и ушел странником на Восток… как в свое время Царь Александр… вот мы спустимся в подвал, а он вдруг там сидит!.. то-то смеху будет, то-то веселья!.. Ведь он, Гри-Гри, может все… он колдун… это он наслал снег в июле, я уверена…
— Шевелитесь, отродья!.. Перебирайте ножками!..
— О, не тыкайте меня штыком, господин ряженый, хоть это и Святки, но друг другу нельзя делать больно…
— Потрепли у меня языком, чертова дочь!.. Отольется сейчас тебе вся кровь, что на своем веку пролили из народа Цари…
Мы спускаемся в подвал по узкой, грязной, темной лестнице. Ничего не видно под ногами. Мы ощупью находим ступени. Внезапно я все понимаю. Это не ряженые. Это все на самом деле. А Стася и Руся не понимают. И Леша тоже. Он такой просветленный, будто с иконы. Глядит светло. Ротик только печальный. Он уже натерпелся в маленькой жизни, Леша. Аля родила его больным; он не держит кровь в себе, и она льется у него из кожи наружу и разливается под кожей по телу. А
— Топайте!
Дверь. Вот она, дверь.
Первый ряженый, в кепке, с черной бородой, открывает дверь пинком.
— Входите! Живо!
Мы входим и оглядываемся. Тесная комнатенка, невзрачная. Низкий потолок. Он сейчас надвинется на нас, раздавит. По потолку змеятся трещины. Со стен осыпается штукатурка. Лампа на витом шнуре не горит — взмигивает, трясется, сыплет опилки гнилого света. Пусто. В комнате пустота. Плохо крашенные полы. Половицы под нашими ногами жалобно скрипят. Стонут. Это стонут сонмы замученных Царями Рус за долгие века. Это стонут сами Цари — убитые, казненные, кричавшие на дыбах, утопленные в подземных реках, заточенные в темницы, задушенные подушками и шарфами, взорванные на самодельных минах. Это стонет народ Рус, все мы, и казнящие и казнимые, и подъявшие меч друг на друга, и молящиеся друг за друга в темных приделах Чужбин. Иди по одной половице, Отец. И она запоет.
Держи меня за руку, Линушка.
Я взяла Отца за руку. На другой руке, на сгибе локтя, он держал Лешу. Царевич обнял его за шею, испуганно глядел на ряженых большими глазами. Он начал понимать. Он не верил.
И лишь Аля, одна Аля из всех понимала все.
Мать. Как может мать не понять. Она поняла все допрежь всех; кровь отлила от ее лица, когда вошли ряженые.
И здесь, в подвале, она молится за тех и за других. За нас, еще живых, и за тьму тем мертвецов, что явятся после нас. И снова за рожденных младенцев, идущих им на смену.
За всю жизнь человеческую молится Царица безмолвно.
— Ну как тут вам! — заглумились, заоскаливались ряженые, поднимая ружья и тряся ими, кидая к потолку кепки. — Царские хоромы, не иначе!.. Располагайтесь!.. Сейчас мы вам покажем представление!..
— Петрушку, да?.. — радостно спросила младшенькая, Стася, подпрыгивая на одной ножке. Руся возмущенно дернула ее за руку: хватит. Стой и слушай черных крокодилов.
— Петрушки захотелось?!.. Я Петрушка-иностранец, у меня за спиной набитый дерьмом ранец!.. — загоготал ряженый в намасленной кепке, чернобородый, как апостол. — Вы все сами иностранцы!.. В вас крови Рус — капля, две, не больше!.. Кто вы такие на нашей исконной земле!.. Чужаки!.. Цари наши переженились вдоль и поперек на немках!.. на датчанках!.. на шведках, на норвежках!.. вы, курфюрсты Ангальт-Цербстские, Гессен-Дармштадтские!.. еще прикидываетесь нашими, родными!.. Еще нашему Богу-Христу молитесь!.. Я вам покажу Петрушку!.. Красного!.. Кровавого!.. В красном колпаке с бубенцами!.. И он позвенит вам!.. Вызвонит отходную!.. Пропоет панихидку!.. Эй!.. Петрушка!.. Выходи!..
Мы уставились на дверь. Сейчас войдет Петрушка. Ему положено быть на Святках. Нас затрясло. Задрожала мелкой дрожью Руся. Тата стояла рядом со мной, за моей спиной. Я плечами чуяла, как страх колышет ее. Все молчали. Отец сжимал мою руку. Леша прижимался к нему — щекой к щеке. Аля спокойно сказала:
— Дайте мне стул, господа ряженые. Я не могу стоять. У меня болят ноги.
— Ах, ах!.. — покривился в шутейном поклоне чернобородый. — Ножки приустали!.. Отлились кошке мышкины слезки!.. Стул Царице!.. Царский трон!.. Быстро!.. Иначе она упадет, а стуку-грому будет — на весь крещеный мир!..