Ночной карнавал
Шрифт:
— Линушка, — сказал он шепотом, прислонившись щекой к ее щеке.
Слезы стояли в ее грозовых глазах.
— Беги! — шепнула она, улыбаясь. — Ты будешь Царем. Я знаю это.
Он обнял ее крепче, соглашаясь. Они подтанцевали к балкону, вытанцевали на балкон через открытую дверь. Снег летел на них. Запутывался в их волосах. Эполеты Князя блестели в лунном свете. Он не надел на Карнавал ничего, никакой маски. Он был самим собой — гордым и строгим.
И безмерно любящим, каким его и сотворил Бог для одной лишь Мадлен.
Мадлен нагнулась, ухватилась руками и зубами за край своего золотого платья и рванула ткань. Парча разорвалась надвое с хрустом. Она рвала и рвала, сдергивала с себя клочья, лоскуты. Князь изумленно глядел, как с проворством и ловкостью узницы, которой сообщили про возможность побега, она вяжет из золотых тряпок веревочную лестницу.
Она плела из обрывков платья лестницу, оставшись в нижнем белье, и Князь восхищенно смотрел на нее.
— Помоги мне! — сердито шепнула она.
— На нас глядят, Мадлен…
— Черт с ними! Пусть смотрят! Это же люди Карнавала! Им все равно, что мы тут делаем! Они думают, что это так и надо на Карнавале. Если мы тут даже будем любить друг друга, они и усом не поведут. Вяжи!
— Строгая у меня жена…
— Уж какая есть!
Он, связывая лоскутья и затягивая грубые узлы, обнимал глазами ее грудь, поднимающуюся из пены белья, как белая роза.
Та роза… он привез ей цветок из Пари, для венчания… та черная банька…
— Все, — сказала Мадлен весело. — Я связала тебе лестницу. Спускайся. Пока музыка гремит.
Любопытствующие головы просунулись в приоткрытую балконную дверь. Полуголая Мадлен соблазнительно обняла Князя за шею, выгнулась назад, изображая порыв страсти. Досужая карнавальная парочка хихикнула, исчезла.
— Спускайся! — крикнула Мадлен.
Князь сжал ее в объятьях.
Его лицо наклонилось над ее лицом, приблизилось к нему.
И Мадлен с жадностью впивалась в любимое лицо глазами, ощупывала полным слез взглядом любимые черты, ловила дыханье, вдыхала родной запах, и вот муж подался вперед и приник лицом к лицу жены.
Последний поцелуй. О, как сладок и горек он.
Кровь на ее губах. Боль и слезы.
И неизбывная радость, оттого, что они, наперекор всему, нашли друг друга в подлунном мире.
Он оторвался от нее.
— Пора.
Наклонился к балконным перилам. Крепко привязал лестницу, скрученную из парчового рванья, к перекладинам.
— Прощай.
— Нет. Я не хочу прощаться. Мы же расстаемся на полчаса… на час… вокзал ведь рядом с прудами герцога…
— Прощай, жена моя. Я буду ждать тебя.
Говорят, с любимыми нельзя прощаться. Любимым расставаться нельзя.
И никто в мире не знает, прощаясь, какая предстоит разлука: длиною в миг или в вечность.
Князь перекинул ногу через перила и стал спускаться по тряпичной лестнице, с трудом нащупывая ногами ступеньки. Его лицо, закинутое вверх, к Мадлен, стоящей на балконе, говорило ей, внушало: не плачь, не плачь.
Она глотала слезы. Зажимала рукой рот.
— Владимир… ты Царь сердца моего…
Пошлые слова. Жалкие, нищие людские присловья. Бедный язык. Рвущееся с губ бормотанье.
Что скажет она ему?! Вот он бежит, уходит. Что, кто подстережет его на пути к вокзалу Сен-Сезар?! Никто не знает. Суждено ли крушение тому поезду, что повезет их в Рус?! Не знает никто. Никто ничего не знает никогда.
А ты, Время, безжалостное, быстротекущее, всесокрушающее, — ты знаешь?!
Ветер гнул и трепал ветки деревьев. За спиной Князя мерцал зимний парк. Светился потусторонним светом, синими спинами зверей-сугробов. Глаза Мадлен застлало пеленой слез, и на мгновенье ей показалось, что на голове Князя могучий парик, седая грива. Что зима украсила его. И молодые глаза горят из-под парика, как звезды из-за ветвей.
Она отерла глаза ладонью, весело улыбнулась Князю.
Да, верно, это были звезды.
Он уже был у самой земли. Бодро спрыгнул на снег, раскачавшись на лестнице, как на качелях.
Ночные зимние качели. А они так и не покатались на качелях летом… среди солнечных пятен, журчанья Зеленоглазой… с соломенными шляпами в руках, полными черешен и персиков…
Он молча вскинул руку. Помахал ей.
Она запомнила его лицо — строгое, ясное, с густой синевой родных глаз, с белозубой улыбкой, сказавшей ей: люблю.
Он побежал, не оглядываясь, скрылся за ветвями, за черными стволами замерзших платанов.
Она открыла дверные створки, поглядела на беснующихся, на жгущий криками и тряпками Карнавал.
Вот и все.
Это все, Мадлен.
Почем ты знаешь, что это все?!
Знаю. Кровь моя знает.
Что может знать твоя кровь?!
Она вещая. Она Царская. Она… из синих ручьев и голубых речек Рус. Из талого снега ее полей. Она втекла в нее с неба — синевой ее звезд.
Господи, помоги!.. Не оставь рабу Свою…
Она тайком перекрестилась и так, в нижней сорочке, без золотой парчи, на высоких позолоченных каблуках шагнула в зал, к танцующей толпе.
Ах, музыка. Ах, живопись на стенах. Ах, вызолоченная лепнина. Гипсовый виноград. Воздушный шелк занавесей. Ах, она вернулась сюда, в высший свет, без платья, в одной рубахе. Вроде как креститься собралась. По обряду Рус. Свечки ей только в руку не хватает. Ах, какой славный Карнавал! Все смеются, показывают на нее пальцами. Да ведь это Карнавал, господа, и на нем позволено все. Все! А вы знаете, что все кончено! Значит, все и дозволено теперь!