Ночной мотоциклист (сборник)
Шрифт:
— Михалев, ты где?
Включаю свет. Петюк прикрывает глаза и идет нетвердой походкой. Кожанка его кажется серебряной в лучах фар. Я открываю дверцу, и Петюк дышит на меня водочным перегаром.
— Поехали! — он легким толчком отодвигает меня от руля и цепляется за дверцу, чтобы не упасть.
— Ты же хотел ехать утром, Петюк!
— Передумал. Надо поспеть раньше других. Петюк не может задерживаться…
— Протрезвись сначала.
— И так доеду.
Он делает попытку влезть
— Ты не поедешь, Петюк.
— Как это? — ДО Петюка доходит смысл моих слов. — Это ты мне?
— Тебе, — я стараюсь говорить как можно спокойнее. — Завтра поймешь, что я прав.
Петюк взрывается.
— Ты что, автоинспектор? — кричит он. — Вылезай вовсе! А я поеду. Ишь ты…
Он добавляет несколько энергичных слов. Мне не хочется ссориться с ним. Мы проделали три сотни километров по этой дороге, и какое-то чувство товарищества связало нас. Но если я сейчас уступлю, то буду уступать и потом. Я здесь на тракте вместо Жорки Березовского. А он не любил уступать.
— Не вылезу.
Петюк в нерешительности. Он не ожидал отпора от новичка.
— Ладно, — говорит он и, обойдя машину, усаживается с правой стороны. — Поезжай.
— Я?
— А кто ж, Пушкин?
Петюк нашел способ заставить меня сдаться. Перевалы, гололед, обрывы — все это там, в темноте, неизведанное, подстерегающее… Я не знаю тракта.
— Ну, отдаешь баранку?
Я нажимаю на стартер. Вместе со злым ревом ста лошадиных сил в меня вселяется холодная ярость.
Ну, хорошо, пусть так.
Полтора года не держал баранки грузовика. Потихоньку, шаря в темноте, ощупываю ногой педали сцепления и тормозов, переключатель света… Разгоняю тягач.
Дорога пока идет ровная. Легонько притормаживаю, прибавляю и сбрасываю газ, чтобы почувствовать машину.
Пока все получается хорошо.
Петюк привалился к дверце и как будто дремлет, голова его покачивается. Но я уверен, что он наблюдает за мной.
Тело стало липким, полупальтишко греет, словно медвежья доха. Украдкой вытираю лицо.
Это от напряжения. Так было, когда я впервые выехал на стареньком «газике» в самостоятельный рейс и очутился среди потока машин. И еще когда я уселся на высоченное, как трон, сиденье «четвертака». Ничего, пройдет.
Впереди ползет машина. Белое пятно скользит по скалам. Стараюсь не отстать: так легче следить за дорогой.
— Жарко, а душа в сосульках? — язвит Петюк. Язык у него заплетается.
Подъем. Машина ведет перед собой освещенный кусок тракта. Эти сорок метров дороги — вот весь мир, который окружает меня. Все остальное исчезло, растворилось в темноте.
Появляются и исчезают редкие деревца с когтистыми ветвями, треугольники дорожных
Внезапно белая полоса слева исчезает: дорога пошла над обрывом. Старательно делаю поворот, все время думая о колесах полуприцепа. Выворачиваю руль. Сейчас ведущие колеса проходят у самого кювета. Еще немножко протягиваю вперед и снова поворачиваю. Теперь и колеса полуприцепа описали круг.
До чего бесцветным выглядит все в свете фар. Только черное и белое. Потом мы катимся вниз.
Я едва удерживаю прыгающий руль. Дорога здесь с наклоном, и тягач норовит сползти в сторону. Петюка подбрасывает, он глухо ударяется головой о жестяную крышу.
— Раскочегарил!
Это звучит одобрительно.
Сзади, толкая тягач, тяжело скачет полуприцеп с трактором.
— Я ей не нужен, видишь ты, — бормочет Петюк. — Не нужен, ей, видишь! Она о нем вздыхает.
— О ком?
— Был тут один…
Лязг мешает разобрать пьяное бормотанье. На какое-то мгновенье забываю о несущейся под колеса дороге.
— Кто был?
— А что я, виноват, что он сковырнулся? Не виноват я! — кричит Петюк и расстегивает ворот рубахи, словно та душит его петлей. — Не виноват!
Переключаю фары на ближний свет, чтобы пропустить встречную. Два огненных слепящих пятна заслоняют тракт.
— Я-то об ней каждый день… Заедешь когда-никогда, поговоришь, а потом пятьсот верст одним махом чешешь, чтобы черных думок не думать. Убаюкаешься как следует — и ладно, вроде день прошел. А она смотреть не хочет. Как будто я виноват в том…
— В чем виноват?
Он всхлипывает.
— О ком ты говоришь, Петюк?
Я уже не в силах сдержать волнение. Торможу, глушу двигатель, включаю плафон. Петюк, стиснув голову ладонями, забился в угол кабины.
— О ком ты?
Но от него уже не добьешься ответа.
За горами взошла луна, небо посветлело, и впереди четко обозначаются вершины — изломанная черная цепь, как зубья пилы. Странная, чужая страна. Саяны.
Таня
Не скоро выпадает возможность съездить на метеостанцию: не удается достать путевку в сторону Аксая.
Все эти дни проходят как будто в тумане. Я что-то отвожу, привожу, подписываю и сдаю путевые листки и, как только выдается свободная минута, откидываю голову на сиденье и сплю, сплю…
Зато ночью, плюхнувшись на койку где-нибудь в заезжей, я долго не могу уснуть. Стоит закрыть глаза, как передо мной возникает округлый кусок крыла с фарой, и дорога летит и летит под это неподвижное крыло. Какие-то неясные фигуры бросаются наперерез, я торможу…