Ночной пасьянс
Шрифт:
– Здравствуй, Миня, - услышал моложавый баритон и непроизвольно нахмурился - узнал голос Кухаря.
– Узнаешь?
– Да. Здравствуй. Слушаю.
– Как живешь?.. Все нормально?.. Что дома?.. Все в порядке?..
У Кухаря была странная манера разговаривать - задавать вопросы и не дождавшись ответа, самому же отвечать на них. В этом Михаил Михайлович улавливал и характер человека и его стиль общения, весело-доверительный и одновременно барственно-начальственный, в котором угадывалось просто безразличие. Виделись они с Кухарем очень редко, не общались и не перезванивались. Пожалуй, никто, кроме Сергея Ильича Голенка, не знал Кухаря так, как Михаил Михайлович. Он многое забыл, многим простил за минувшие десятилетия, но как-то помимо его воли и желания, сама
– Если опять начнет насчет отца... Ведь я же все в анкетах писал, ничего не скрыл... Застрелю сволочь... И так хана, и так хана... Пусть под трибунал, к стене, в штрафбат... Застрелю!.."
Но Кухарь поднялся, весело подошел, обхватил за плечи, потряс, сказал:
"Ну, здорово, рад видеть, герой!"
Щерба кивнул, насторожился.
"Я приехал сверху, - Юрка ткнул многозначительно пальцем в потолок и сказал неопределенно: - Занимаюсь кое-какими ответственными делами, осклабился.
– В вашем корпусе недавно... Тут вот недельку назад шебуршу бумагами, читаю и глазам не верю: Щерба! Миня!..
– Кухарь отошел, сел на нары.
– Оформлять твое орденское дело должен я... Ты мне, Миня, правду скажи: твой отец враг народа? Ты извини, что я так - напрямую... Но сам понимаешь..."
"Он репрессирован", - сквозь зубы ответил Щерба.
"Значит враг народа?"
"Он репрессирован", - глухо повторил Щерба.
"Ну ладно... "Звезду" хочешь получить? Я все сделаю, как надо, но с условием: мы с тобой не знакомы. Понял? Чтоб не подумал кто, что подсобляю однокласснику. Понял?" - он вцепился напряженным взглядом в лицо Щербы. И не было уже в этом взгляде ни радости от встречи, ни доброжелательства, а проступила из истинного нутра Юрки Кухаря злобная осторожность. Он ненавидел сейчас Щербу за то, что при шлось притворяться, лгать, как-то зависеть. "Так ты понял?" - в третий раз спросил он.
И Щерба вдруг понял другое: Кухарь боялся - вдруг кто-то узнает, что знакомы, одноклассники, что отец репрессирован, а он, майор Кухарь, благословил наградные бумаги сына врага народа... Но мог же просто замухорить их, зарубить, не объявляться. Щерба и не знал бы никогда, что он... Мог бы понадеяться, что Щербу убьют... Чего же он вылез?.. Объяснение могло быть одно: комбриг человек настырный, смелый, вспыльчивый. Щерба ходил у него в любимцах, даже расцеловал прилюдно, когда дивизион Щербы сжег семь "пантер". К тому же комбриг и командующий корпусом были друзьями еще по курсантским годам, и комбриг добивался своего, в особенности когда речь шла о наградах для его людей, тем более, что просил их всегда за дело. Кухарь все это просчитал и понял, что заруби он наградные документы Щербы, - комбриг взъерепенится, нашумит командующему,
Все это, может, и забылось бы, но спустя много лет, когда встретились снова уже на юрфаке, Кухарь сам вроде напомнил: повел себя как последний дурак - пытался расположить к себе, заискивал, намекал, что прошлое касается только их двоих, и хорошо бы, чтоб больше никто не знал.
"Ты ему не напоминай, не давай понять, что раскусил его тогда, сказала Щербе однажды жена.
– Ты свидетель его подлости и унижения. Люди не любят таких свидетелей".
Единственный человек, кто знал об этом, - Сергей Ильич Голенок.
"Юрка всю жизнь будет чувствовать себя пресмыкающимся перед тобой, сказал он Щербе.
– Ненавидеть и любезничать. Будь с ним осторожен, Миня. Споткнешься - добьет.
Подобный тип вечен, неистребим. Они начинают сражаться за себя не после того, как их разоблачат, а до - упреждают. Помнишь историю с индюшками на сыроварне, как Юрка прибежал ко мне и клянчил, чтоб я сказал директору школы, что он непричастен? А ведь его никто еще не обвинял! Но он хотел упредить. Так и в твоем случае с наградными документами..."
– Слушаю тебя, Юрий Кондратьевич, - сухо сказал Щерба.
– У меня юрист ушел на пенсию. Нужен толковый человек. Оклад приличный. Порекомендуй кого-нибудь. Не сопляка-выпускника, конечно, а чтоб со стажем мужик был. Ну и характер... чтоб мы сработались.
– Это что, срочно?
– Желательно, - сказал Кухарь.
– Я в отпуск ухожу.
– Куда едешь?
– По Волге.
– С Галей?
– Да.
– На кой тебе черт Волга!
– рассыпал Кухарь смешок.
– Жарынь, тьма народу... Да и деньги сумасшедшие! Ты каким классом? Могу на сентябрь сделать две путевки в Карловы Вары. С тридцатипроцентной скидкой. Тебе и Гале. Отличный санаторий. Сервис. Заграница.
– Не получится. Ей в сентябре в школу, - отказался Щерба, выдвинув самый удобный мотив отказа.
– А человека я тебе подыщу, когда вернусь. Если, конечно, потерпишь, - не очень веря, что поиск юриста для облсовпрофа был истинным поводом звонка Кухаря.
– Ладно. Видно будет... Чем занят сейчас?
– Всего хватает.
– Я слышал, опять ворошите дело об этих расстрелянных?
"Вот оно что!
– подумал Щерба.
– Ну да, брат-то его был тогда председателем парткомиссии! Каким образом пронюхал, что я занимаюсь этим?.. Неужто шеф сболтнул?.. Могли случайно встретиться в обкоме. Тары-бары и - выползло. Вроде и тайна небольшая, не секрет, тем более в мимолетной беседе с членом бюро обкома, председателем Облсовпрофа. "Как живете? Что нового? Как там мой приятель Миша Щерба?" Таким вот образом..."
– Кроме этого хватает. Есть дела посерьезней, - увильнул Щерба.
– Тоже верно... Да и что там может быть нового?! Все давно досконально проверено. Брат-то мой, покойный, уж как изучал!
– Помню...
– сказал Щерба, - удивленно думая между тем: - "Чего вдруг Юрку зачесало, когда там действительно все ясно?"
– Я ж и говорю! Пустая трата времени... Вот публика! Пишут и пишут! Мы тоже от этих жалобщиков стонем... Держи меня в курсе, если что... А насчет Карловых Вар подумай, посоветуйся дома... Будь здоров!..
22
Задержанный в аэропорту за спекуляцию водкой шофер такси Смотрицкий сидел в кабинете следователя - в маленькой комнате с одним окном, где кроме стола, четырех стульев и старого обшарпанного сейфа, ничего не было. Кабинет находился в конце длинного темноватого коридора, из дежурки доносились громкие голоса, хлопали входные двери.
Смотрицкий был хмур, небрит, невыспавшийся, воспаленные глаза сузились, откуда-то под ногти набилась грязь. Он сидел, опустив голову, и чувствовал, как от трикотажной тенниски разило потом. Машина его стояла на площадке районного ГАИ, размещавшегося на втором этаже этого же здания.