Ночной Полёт. Огнеплавкая лель
Шрифт:
P.S. А из ток делают весточки… Они летят в страны ведомы и неведомы… Им преграды нет… Когда станешь журавлём в руке – стало быть первомай… А когда из железа поток – ж это яблони, спас и радость вокруг… Эх ты, детский сад!..
Смех
Абсолютно скрывающееся настигло и повернуло меня – не застынь.
Во мне страха нет ни на чуть – я как никогда смешон.
Чемпион недалёкого выверта появился по передо мной…
Вздох…
Захлохни
– Ничего! – объявил О Нез Астывший. – Ворох, к небу подём!
– Куд-куда? – упросил Абрикос.
– Шёл бы на! – выяснил Смысл.
Подымалась нержа.
– Ёбаные Семёны! – удовлетворил всем запрос Непро Чай. – Как повыстыло-глазы племя об дурдоёй вас!
Все поддержали «Исим!». Кока киряем уже, а проку с нас и на нас ни на грош… Пахуделось семс разу, позатыкали гудки крапивой – ненавыверет…
– Ёхин хуй! – обьявил Непростительн Ежак. – Как по пряикам крю сподыскать, да сподымать бы! Так ото!... Не нех – Ай!
– Зопять – пьян? – спросило тихонехко шоб уничтожить навовсь…
– На варатник положена знаешь чаго? – урезал на в край. – Украдис!...
– Бля – уже! – атозвалос о дудкину дыр. – Факра повывзыстла! Факра – нет!
– На хуй факру ы ту! – казавы гусь. – Мовчки срать! Сем блидям! Для чего ым ы жылы, хуятары?
И присказав в дакумек страшный глоткыя: «Ха-Ха-Ха»…
– Хули тама! – гвардейка повыказавсь. – Ёб бабёр! Ы! пы Чать! Ление…
– На хуй нам надевалася эта манда – ореалевши? – опрошал Мандрагон. – Хта езмь я? Суродёр – страшнейша ругательства!...
И не мог поостыть.
Как ыголки вкрадались в остынь-не-тьму. Как казалося в сракомерть сильный стон. Как параноидален вился синдром.
Как кантракультурный портал – какой только хуйни не навыдумается… Посыдев, прикурив, попридумал – ёб ра у ём-с… Хуй табе, а не броска курить! Спылучай краса-кость ат спративнага!!!
Я вас повыдумав? Я и ебу? Хуй та там! Я – не я! От неба опровержен глоток – чтоб повыстылось! Чтоб одесную скрадалось во тьму в жутку оторопь – всех поныйшов? А миня…
И стало легко. Непростительнейше отуманенные глотки воздухоплавкой любви настигли и очертили путь в тьму… Никогда, никогда, никогда не описать прекрасное – состояние смерти бессмертного слова Байкал… Я клянусь порываясь во тьму, я стерегу сам себя на цепи, сам себе вырезыва – ножички… Красно и немножко смешно – атодвинься тогда… Мозг на краешек поможет тебе…
Это были последние слова солдата из тронутой оледи. Зло, чисто, как консерв-нож, запечатлело-впечатало в кромку – в себя. Заворожило в чистой, прозрачной крови насовсем – чтобы был нецелим. Чтоб лежал недотрагиваем как в меду – на прекрасную выставку сем… Чтобы помнилось сем о тебе… На Хуя!!!
P.С-с-с-сээээ… Только не приканчивай себя ради бога самоубийстваю – заиб-бал…
С`ад
– Опять яблоков припёрла?
– обратился невежливо Адам, нависая в С`аду от чистейшего воздуха. – Я ж говорил тебе, что не могу их жрать. Меня рвёт с
– Не пизди, ешь давай, - протянула Ева пригоршню чего бы похавать. – Ещё раз хапанём и больше не будем – зарублено.
– Пошла бы ты на хуй, а? – умоляюще попросил Адам. – У меня тот ещё отходняк не переломало до конца с твоих трюфелей.
– Да хуй с ним, жри давай! – посоветовала не сопротивляться и пожить ещё немного Ева.
«Немного» длилось уже далеко и далеко не первую вечность. «Хуй с тобой», подался на зов Адам. «К хуям всё как всегда и хуй с ним». На этом определения закончились и покатила самая настоящая хуйня именуемая откровенно и искренно – истина.
– Надо метнуть действительно чего, а то подохнешь ещё может быть. С голоду или там ещё от чего, - подумал совсем вслух Адам.
Проходивший мимо Господь слегка поперхнулся со смеху, глядя на муки и душевное неравновесие Адама.
– Это ты-то помрёшь? Опять дряни всякой объешься и будешь не понимать. Ох, Адамка, Адам! И сотворить же таких придурков и радоваться!
– Короче. Точи! – внимательно проследила Ева за уходом Господа-Бога. – А то змея позову, пиздец тогда. Сам все яблоки пожрёт и ни хуя нам не достанется. На окусках будем висеть.
Обхававшись Адам вечно неприлично вёл себя по отношению к змею, исправно снабжавшему их с Евой гнилыми яблоками. Смеялся и точил яблоки пригоршнями. Беда была в одном – не пёрли Адама яблоки всё по-прежнему и он лишь переводил почём зря дефицитно-контрабадный товар, от которого у Евы глаза лезли на лоб и собственная рвота вызывала такое чувство восторга, что Адам иногда искренне поражался – уж не ебанутая ли в натуре она.
– Ладно, давай! Утрепала, - согласился Адам. – Один хуй я самый счастливый – этого уже не перекроишь.
Ева аккуратно справила нужду под случившимся кустиком и кустик обратился в восторг чистого огня божьей милости. Развесив уши и пуская кромешные слёзы и слюни, Адам ел, всё более и более осознавая своё бедственное положение. Познавая всё глубже и глубже запах застиранно-рваных носков, Адам пёрся вовсю, причём порой так откровенно и искренне, что змей ему с подозрением завидовал. У самого змея такого кайфа от гнилья не планировалось и змей порой просто недоумевал. А Адам доумевал и поражал змея своей способностью навернуть кайф всем окружающим, погрузив их в необходимость исходить в чёрной зависти. И ещё С`ад этот никак окончательно не исчезал, чёрт смотреть на него уже просто не мог.
– Упиздели б вы отсюда куда-нибудь! – просил часто змей, сообразив с Адамом и Евой на троих бормотухи «Квашеный рай».
– Да куда ж тут упиздишь? – не выдерживала даже Ева, кренясь и попёрдывая слегка от тягот и лишений земной жизни. – Сам же тяготением наделил и сказал, что нет ни хуя!
Адам один ржал тихо в заливах в углу. И над ними, и просто так, чтоб жизнь мёдом и сказкой казалась бы.
– Сука, а чё он ржёт постоянно? – хотел бывало обидеться совсем змей и покинуть столь стесняющую его компанию долбоёбов. Но Ева была права – было некуда.