Ночной волк
Шрифт:
Бармалей, по всей видимости, был хорошим приятелем или даже другом Суконникова, они вместе „снимали студенток“, у них вообще было много общих воспоминаний, так что записка, совершенно дремучая для посторонних, скорей всего, легко прочлась бы Бармалеем. Может, между Суконниковым и Бармалеем существовала даже какая-то договоренность о совместном владении „этим“, внезапно ставшим бесхозным. Впрочем, тут мои домыслы зашли уже слишком далеко.
Еще факт, печальный, но бесспорный: Суконников умер. Абсолютно неясными оставались два важных практических вопроса. Первый: имеет ли смерть Суконникова отношение к „этому“? Второй:
Впрочем, тут я, кажется, несколько поторопился. Собака — это было уже нечто вещественное. Надо бы узнать, есть ли у Суконниковых собака. Если есть, стоит на нее поглядеть. Авось что-нибудь и подскажется.
Итак, не откладывая дела в долгий ящик, можно было сосредоточиться на трех вещах: выяснить обстоятельства смерти Суконникова, попробовать узнать, кто такой Бармалей, и собрать информацию насчет собаки, если этот друг человека существует в природе.
На визитке Суконникова был рабочий телефон, на одной из квитанций оказался телефон малого предприятия „Сретенка“. Более чем достаточно.
Утром я решил начать с малого предприятия: предприятие малое, значит, и народу мало, значит, каждый на виду. Дождило, но я не поленился, пошел к автомату. По дороге заглянул в газетный киоск, подлизался к бабке-киоскерше, и она наменяла мне монеток — я чувствовал, что их потребуется немало.
— Сретенка, — сказали мне скучным тоном.
Я спросил Суконникова. Получилась существенная пауза. Потом поинтересовались:
— А кто его спрашивает?
Я стал длинно и косноязычно объяснять, что он меня не знает, что меня попросили отдать ему одну вещь и т. д. Я специально придуривался — с дурака какой спрос! Собеседник дал мне высказаться и лишь потом произнес:
— А что за вещь?
— Да мелочь одна, — тянул я, — папочка небольшая.
Для меня все это было совершенно неожиданно. Я предполагал, мне тут же скажут, что Суконников умер — вот тогда я, опешив, и начну выспрашивать, как и отчего. Но со мной говорили так, будто Владислав Владимирович отъехал на полчасика перекусить.
— Куда он может вам перезвонить?
Я сказал, что живу в Мытищах и телефона нет.
— Тогда давайте мы к вам человека подошлем.
Я ответил, что рад бы, но как раз сейчас еду в Москву и готов зайти к ним сам.
— Подъезжайте, — сказали мне вполне доброжелательно, — адрес знаете?
Я сказал, что нет, и мне тут же назвали улицу, дом и даже код. Естественно, я никуда не поехал, а тут же набрал другой телефон Суконникова, тот, что был на визитке. Тут повезло больше.
— Суконникову вы уже ничего не передадите, — значительно проговорил вальяжный, знающий себе цену баритон.
Я, конечно же, удивился.
— Нет Суконникова!
— А когда будет?
— Теперь уже никогда не будет, — ответил баритон с каким-то печальным удовольствием, — Суконников, дорогой товарищ, уже неделя как на кладбище.
Я забормотал, что этого не может быть и т. д.
— Теперь все может быть, — последовал ответ со значением.
— Инфаркт, да?
— Хм, инфаркт. Дадут железкой по голове — будет инфаркт.
— Его убили? — как бы не поверил я.
— И очень капитально!
— Но кто?
— Хм, кто… Демократы! Сейчас везде демократы: и в мафии, и в милиции.
— Но хоть поймали их? — вопрошал я, пропуская политику.
— Как же! — с сарказмом возразил баритон. — Станут они ловить, свои-то своих. Одна банда! У нас, мой дорогой, за неделю два трупа: сперва Суконников, а в среду Бармалаев из райкома. В одной аудитории лекции читали — а теперь вот на одном кладбище. Одного в машине, другого в собственном доме.
— Застрелили, что ли?
— У нас не Чикаго, — с горечью сказал мой собеседник, — у нас Россия-матушка. Железкой по башке, и тю-тю, ручки крестом.
— Жуть какая-то, — вполне искренне ужаснулся я. Два убийства — это и в самом деле было чересчур, хотя, надо сказать, насчет Суконникова я чего-то подобного не исключал: где „это“, там рядом и кровь. Конечно, вторую смерть я даже отдаленно не мог предположить — но и она меня не настолько сбила с панталыку, чтобы я забыл еще одну цель своего звонка. — Может, мне тогда жене его отдать? А то неудобно как-то.
Баритон сказал, что теперь, при демократах, все удобно, но адрес покойного, порывшись где-то, все же дал. Ломоносовский проспект, дом и квартира.
Спрашивать адрес второго покойника было уже немыслимо.
Итак, авантюра разрасталась с ужасающей быстротой: закопанное „это“ и два убийства.
Прежде всего я порадовался, что все свои переговоры вел только из автоматов и вообще находился на порядочной дистанции от „этого“. Вместе с тем теперь, когда ни отправителя, ни адресата загадочной записки не было в живых, я оказался, возможно, единственным владельцем ключа к чему-то, закопанному дождливой ночью вскоре после путча в неожиданном месте. Хотя как пользоваться этим ключом, я понятия не имел. Утешало, что теперь, после гибели Бармалея-Бармалаева, специалистов по ключу на белом свете вообще не осталось. Я знал хоть что-то, другие вовсе ничего.
Затем следовало решить, как быть дальше: раскручивать эту авантюру или, как говорили в каком-то фильме, наплевать и забыть? Понятно, что после двух убийств последнее было бы гораздо благоразумней. Однако надо было учитывать и другое: я получил шанс, какой одному из миллиона выпадает один раз в жизни. Рассчитывать, что судьба еще раз поцелует в лобик, было бы не только самонадеянно, но и просто глупо, а уж кем-кем, а дураком я себя не считаю. Да если чудом и получу право на вторую попытку, кто гарантирует, что она окажется безопасней? Даже в детских сказках сокровища стерегут драконы.
Спокойно поразмыслив, я выработал разумный и осторожный план действий. Не суетиться, не торопить события, не возникать там, где могу засветиться, звонить по рискованным номерам только из автоматов и потихонечку собирать информацию об „этом“, которую можно получить, не подвергая себя опасности. Пусть на это потребуется даже год — не страшно. Чем больше пройдет времени, тем лучше для меня. Драконы не могут бесконечно бесноваться вокруг сокровища, которое запрятано неизвестно где. Устанут, смирятся, займутся другими делами — и тогда можно будет, лучше всего опять-таки безлюдной дождливой ночью, прийти и выкопать „это“. Если, разумеется, до того времени удастся определить место, где „это“ закопано.