Ночные окна. Похищение из сарая
Шрифт:
— Земля слухами полнится, — уклончиво отозвался Левонидзе. — А свидетели порой живут долго. Однако идем дальше. Действительно, оставим всю эту чепуху. Это все так, прелюдия. Чтобы разогреться. А как вы объясните тот факт, что во время случайной драки с хулиганами весной 1968 года вы попали в милицию и едва избежали тюрьмы, а Владимир вышел сухим из воды? Хотя один из пострадавших очутился в больнице и стал позже инвалидом?
— Они ведь первыми начали, — ответил Алексей. — Приставали к нашим девушкам.
— Будущим женам, — буркнул подполковник. — Впрочем, вы, наверное, и это уже знаете. Следопыты! Чай, любимый писатель Фенимор Купер?
— Нет, у меня на полке другая книжка, «Камасутра», — усмехнулся Георгий. Он порой тоже любил пошутить. Особенно когда действительно шел по следу зверя. В такое время я замечал в его сужающихся зрачках два неумолимых ледяных огонька.
Алексей продолжил давать объяснение:
— Мы тогда как раз учились в военном училище. Николай-то уже в полку служил. А Володьке вот-вот погоны лейтенанта должны были нацепить. Ну и тут… такая неприятность. Могли и погнать. Словом, я всю вину на себя взял. Решил, если надо, то отсижу, а потом во флот подамся.
— Но ударил того парня по голове все-таки Владимир? — спросил Левонидзе.
— Да в драке не разберешь! — отозвался Владимир. — Может, и я. Но Алексея я об этой услуге не просил. Напротив, даже разозлился на него, когда узнал. Сам пошел в милицию, но было уже поздно. Дело завертелось.
— А потом развертелось в обратную сторону, благодаря вашему отцу-генералу, — сказал Левонидзе. — Но было тут еще одно любопытное обстоятельство. Даже целых два. Советская власть была хороша тем, что при ней по-плюшкински сохранялись всякие бумажки, документики, заявления, объяснения и прочая бухгалтерия. Вот одна из этих глупых бумаженций. Полюбопытствуйте.
Левонидзе лениво потянулся, взял со стола папку, вытащил лист бумаги и передал его Алексею.
— Это копия. Заявление в милицию вашего брата. В нем говорится, что во время драки он стоял в стороне, а того парня по голове ударили именно вы.
Полковник, нахмурившись, прочитал бумагу. Потом бросил ее на столик, но она не долетела, а плавно спланировала на ковер. Никто поднимать не стал.
— Но ударил-то, кажется, действительно я, — промолвил Алексей. — И потом, давайте сделаем скидку на молодость. На будущую карьеру, которая может в одночасье рухнуть.
— Но ваша карьера при этом никак не учитывалась, — холодно заметил Левонидзе и выудил из папки другую бумагу. — Хорошо. Вот еще один документ. О добровольном сотрудничестве Владимира Топоркова с органами внутренних дел. Собственноручно написано, число, подпись.
Бумага перелетела к Алексею, тот лишь пробежал ее взглядом и отправил на ковер к первой.
— На меня так давили, что я вынужден был это написать, — произнес Владимир. — Но какое это имеет значение? Через полгода я уже служил на Дальнем Востоке и об этой промокашке даже не вспоминал. Вы что же, решили меня в дерьмо окунуть, да еще в перьях вывалять? Какие у вас еще козырные тузы в рукаве?
— Есть немного, — отозвался Левонидзе. Новая бумажка была отдана Алексею. Георгий откомментировал: — Эта организация, с которой изъявил свое желание иметь контакты гражданин В.Топорков, куда серьезнее — Комитет государственной безопасности, датирована она 1976 годом, а псевдоним автором выбран сразу трехзвездный — «Полковник», хотя наш фигурант в то время был на три воинских ранга ниже званием. Очевидно, оч-чень, оч-чень хотелось видеть себя именно с такими погонами. Но настоящим полковником, как поется в песенке, стали все же вы, а не ваш брат.
Некоторое воцарившееся молчание прервал сам Владимир.
— Я объясню, — сказал он, обращаясь к Алексею. — Наша часть располагалась недалеко от границы, и это была необходимая мера. Кроме того, я ведь в политотделе работал.
— Да мне плевать! — отмахнулся тот. — Все равно я тебя люблю.
Очередная бумажка присоединилась к прежним. Они лежали на ковре, словно опавшие с Древа жизни листья. А может быть, это было Древо познания Добра и Зла, что, впрочем, одно и то же.
— Великодушный вы человек, Алексей Викторович, — усмехнулся Левонидзе. — Вам бы не по артиллерийской, а по церковной части служить. Вас не смущает даже то, что в архивах Конторы было обнаружено некое донесение, в котором вы характеризуетесь как крайне неблагонадежная, в политическом смысле, личность. Стоит ли говорить, каким псевдонимом оно подписано?
Еще один лист бумаги появился в его руках.
— Хватит! — прорвало тут Владимира Топоркова. — Прекратите. Этим вы ничего не измените. Дайте мне поговорить с братом наедине. Оставьте нас.
— Хорошо, — сказал Левонидзе, взглянув на меня.
— Сделаем перерыв, — кивнул я. — Вы — мои гости, отдыхайте и разговаривайте хоть до завтрашнего утра. И не стесняйтесь, угощайтесь водкой.
Мы вышли, мой помощник тут же зевнул.
— Скучно, — сказал он. — Все это напоминает мне историю Каина и Авеля. Пойду часочек посплю.
— В том-то и прелесть этого мира, что он никогда не меняется, — согласился я. — Все было, но ничто не проходит.
— И не исчезает бесследно, — добавил Левонидзе, как-то странно подмигнув мне. Он пошел в свою комнату на втором этаже, а я отправился немного побродить по окружавшему Дом парку.
Здесь были проложены усыпанные гравием дорожки, установлены деревянные теремки-беседки, разбит теннисный корт, имелся небольшой водоем с двумя лодками у мостика и даже настоящий грот, где стояла увитая плющом скамья и где я сам любил порой отдыхать от своих «гостей» или от собственных мыслей. Сейчас ноги несли меня именно туда. Проходя по парку, в котором росли преимущественно клены, березки и липы, я видел за деревьями некоторых из моих клиентов. Опавшие желто-красные листья приятно шуршали под ногами. Утро было сухим, теплым. Сам воздух, казалось, звенел от легкого дуновения ветерка. «Бабье лето» в этом году Пришло поздно.
За деревьями мелькнуло бородатое лицо физика с трубкой во рту. Он шел, прихрамывая, опираясь на палку. За ним проследовал сектант, глядя себе под ноги, словно выискивая что-то. В теремке сидели сразу три женщины — актриса, путана и поэтесса, устроив себе «девичник», на лужайке, столбом стоял пианист. Плейбой также в одиночестве разминался на теннисном корте. Я подошел к водоему и встал на мостике, облокотившись на перила. Поверхность пруда была покрыта тиной и листьями. «Надо бы его почистить, вызвать кого-нибудь из деревни», — подумалось мне. На одной из лодок мимо меня греб Сатоси, выставив, как всегда, в улыбке белые лошадиные зубы. На берегу сидел Олжас, охватив больную голову руками. Цце-то слышался голос Бижуцкого, что-то кому-то вдохновенно рассказывающего. Наверное, бомжу. И очевидно, историю, конец которой, пожалуй, был известен лишь одному мне.