Ночные проповеди
Шрифт:
– Да! – воскликнул Джон с облегчением. – Именно так!
– Джон Ричард, мы очень рады это слышать. Хотите узнать, как дошли до нас сведения о ваших проповедях?
Он молча кивнул, боясь, что голос выдаст волнение.
Ливингстон сунул четыре пальца в рот и засвистел так, что по карьеру раскатилось эхо. Наступившую вслед за этим тишину нарушил хруст шагов по щебенке. Из-за скалы в полусотне метров вышел человек и направился к собравшимся. Широкая грудь прикрыта тенниской, мускулистые руки, свитер повязан на поясе. Лишь когда мужчина приблизился, Кэмпбелл заметил легкую странность в текстуре кожи, с необычной резкостью обозначенные жилы.
Незнакомец
– Доброе утро, мистер Кэмпбелл! Мое имя – Грэм Орр. Я слушал ваши проповеди с большим интересом. Рад наконец-то встретиться с вами, сэр!
– И я рад, мистер Орр, – сказал Джон, глянув искоса, в легкой растерянности, на Ливингстона, который сухо улыбнулся, наблюдая за встречей.
– Вы… то есть вы… – промямлил Джон.
Орр отступил на шаг и усмехнулся – еще суше и суровее, чем Ливингстон.
– Мистер Кэмпбелл, не хочу смущать вас и скажу сразу: я не робот, – он скривился. – Я потерял конечности и многое другое в Войнах за веру.
– А-а, простите…
У Джона на кончике языка вертелось: «Мы не зовем их „Войнами за веру“». Но брякнуть про политкорректность в это искусственное лицо было бы непростительно. Мужчина выглядел не старше Кэмпбелла, синтетическое лицо соответствовало возрасту, в котором был уничтожен оригинал.
Технологии, позволяющие придать роботу почти человеческий вид, практически не отличались от тех, что позволяли дать калеке почти идеальные по функциональности и виду протезы. Кэмпбелл и не знал, что появилось раньше. И те и другие возникли во время невероятного технологического рывка после Нефтяных войн, порожденные отчаянной необходимостью. И обе технологии уже устарели. Человекоподобных роботов не производили по причинам, о которых Кэмпбелл знал как никто другой. А нынешняя методика регенерации органов и тканей могла излечить любое ранение, исключая разве что разрушение коры мозга. Джон слишком расстроился, поскольку принял человека за робота, и даже не подумал спросить, отчего Орр не прибегнул к регенерации. Впрочем, причина очевидна: при регенерации использовались стволовые клетки эмбрионов, что для истинных христиан (католиков в особенности) было практически убийством. Орр пожал плечами.
– Иногда я пользуюсь тем, что меня принимают за робота. И, вообще говоря, это не совсем ошибка.
Он повернул голову и раздвинул волосы: на неестественно гладком и совершенном скальпе головного протеза ярко выделялись грубые, рваные шрамы, оставшиеся после неаккуратной операции.
– Я делю череп с моим старым товарищем. Роботом. У меня за ухом микросхема его мозга. Это он первым узнал про ваши проповеди от роботов.
Мир в глазах Кэмпбелла качнулся. Он закрыл их на секунду.
– …От роботов? – спросил он. – Моих роботов? Они передают мои слова другим роботам?
Орр кивнул.
– Друг в моей голове поделился известием со мной, а я – с Джоном Ливингстоном.
– А я, – подхватил тот, – показал записи моим братьям, и мы решили встретиться с вами и удостовериться в вас, перед тем как открыть ваши проповеди конгрегации.
У Кэмпбелла вертелось в голове множество вопросов, и первым выскочило наружу «Зачем?»:
– Зачем вы хотите показать мои проповеди своей конгрегации?
Ливингстон вздохнул.
– Джон Ричард, мы не избалованы выбором проповедующих Писание. У нас даже нет рукоположенного священника. Я – просто избранный прихожанами пресвитер нашей сессии. Как старейшины, мы можем учить и проповедовать, нам открыты для изучения великие труды прошлого, но мы не нашли никого, кроме вас, кто говорил бы на злободневные темы в мире так называемого современного христианства: скомпрометированного и отступающего от веры.
– Но ведь в мире наверняка есть квалифицированные священнослужители, чьи проповеди вы могли бы слушать! – запротестовал Кэмпбелл. – И разве не здесь, в Шотландии, и следует их искать в первую очередь?
Ливингстон посмотрел ему прямо в глаза.
– Все здешние церкви скомпрометировали себя! – закричал он. – И здесь, и повсюду!
И заговорил нараспев, будто читая молитву:
– Компромиссы, компромиссы, компромиссы! С секулярным государством, с папистами, с пиетистами и конгрегационалистами, с модернистами и диспенсационалистами и… – Тут его голос приобрел особую желчность. – С сектантами! Осталась единственная конгрегация истинной ковенантной реформированной Церкви Шотландии. И это – мы. У нас нет рукоположенного священника, нет тех, кто обучался бы для посвящения, нет синода или ассамблеи. У нас есть только наши сподвижники, прихожане и эта церковная сессия. Мы – все, что осталось.
Один за другим братья пожали Кэмпбеллу руку и разошлись из карьера в разных направлениях. Грэм Орр исчез среди кустов так же внезапно, как и появился. Джон Ричард остался в одиночестве посреди карьера под уже полуденным солнцем, полный незаданных и оставшихся без ответа вопросов. Солнце в небе двигалось не в ту сторону. Казалось, что мозг, как перегруженный компьютер, пытается исполнить слишком много команд одновременно. Интересно, ощущают ли так себя роботы? Это стоило выяснить… Кэмпбелл знал и понимал человекоподобных роботов лучше, чем кто-либо в мире. Возможно, в «Сони» еще работали инженеры-ветераны, обладавшие более полной информацией об их конструкции, но Кэмпбелл не сомневался, что вряд ли сейчас найдется другой человек, кроме него, который бы столь много общался с таким количеством роботов. Джона даже изумляло то, что они по-прежнему могли поразить его.
Удивили и старейшины Свободной конгрегации. Он ожидал, по меньшей мере, приглашения домой, на обед. Когда летел, представлял, что посетит собрания, поучаствует в богослужении, в молитве. Слишком долго был он отделен от братьев по вере. Но, пригласив его в сообщество братьев по вере и заверив, что они ожидают долгого и плодотворного сотрудничества, а также дальнейших проповедей для роботов (записанных на камеру, переданных по сети и транслируемых на экран перед конгрегацией), старейшины удалились с поспешностью почти неприличной. Предупредили, чтобы он не пытался связаться с ними, посоветовали с толком провести в Эдинбурге неделю, оставшуюся до возвращения, посещая местные достопримечательности, связанные с протестантизмом и Реформацией, пожелали ему всего наилучшего и доброй дороги – и распрощались.
Все это казалось очень странным и немало его встревожило. Но, пробираясь по дну карьера, страшась долгого и трудного подъема, Джон Ричард напомнил себе, что старейшины и так проявили достаточно гостеприимства и заботы. Они ведь оплатили билет в обе стороны и номер в отеле. И, что существенней, у них не было причин встречаться с ним снова. Они убедились в крепости его веры и твердости знаний о ней – за что он был благодарен, поскольку частенько в себе сомневался. А на этой земле, в отличие от родины Кэмпбелла, настоящих и даже номинальных христиан государство не одобряло и не замечало – а иногда фактически преследовало.