Ноев ковчег доктора Толмачевой
Шрифт:
– Как же я его припугну? Сейчас не советские времена, чтобы в местком бегать жаловаться, – сказал Аркадий.
Новость, что Владик Дорн его побаивается, Аркадия обрадовала. «Пусть побаивается! А то строит тут из себя больно умного!» Но все-таки чем конкретно помочь Раисе, Барашков не знал.
– А тебе действительно скоро в декрет идти? – без всякой задней мысли спросил он, потому что не знал, что еще спросить.
– Да я уж месяц почти переходила! – некрасиво вытянув губы, промычала опять сквозь слезы Райка. – А думаете, из-за чего переходила? Из-за зарплаты! В декрете я вообще мизер получу, а у этого козла, – она кивнула в сторону Машиного кабинета, – хрен допросишься!
Барашков оценивающе глянул на живот и поверил. Своей высшей точкой живот уже доходил до конца мечевидного отростка грудины. Это Барашков понял с одного внимательного взгляда. «Нехорошо, – подумал он. – Как бы то ни было, женщина на восьмом месяце беременности должна отдыхать на подушках в просторной постели, а не бегать делать уколы по отделению...»
– Знаешь, я, пожалуй, поговорю об этой ситуации с Марьей Филипповной, – сказал он и вышел из комнаты.
7
Марья Филипповна Одинцова, заведующая лечебно-диагностическим центром «Анелия», конечно, не была уже той Мышкой, какой ее знала Таня в период совместной работы под руководством Валентины Николаевны, но не была и суровой, хитрой и властной начальницей, какой пыталась изобразить ее Раиса. Марья Филипповна, а для Барашкова и Дорна наедине попросту «Маша», на самом деле вовсе не чувствовала непреодолимой тяги к руководству отделением, какой от нее ожидало руководство больницы и в конечном счете сотрудники.
Действительно, коммерческое отделение «пробил» у главного врача ее отец, желающий дать дочери возможность проявить себя и покомандовать. Но Маша в отличие от отца и матери, тоже крутой бизнесвумен, настоящей тяги к руководству не испытывала. Больше всего ей нравилось лечить, наблюдать, консультировать больных, а составлять ежедневные, еженедельные, ежемесячные отчеты, лавировать между сотрудниками и руководством, держать в ежовых рукавицах младший медперсонал, постоянно считать деньги, заработанные и израсходованные, следить за расходованием медикаментов... от этого Машу уже тошнило. Тем не менее она безропотно везла этот воз, руководствуясь в основном двумя принципами: в нее вложили деньги – и дело чести их отработать, и нельзя ронять себя в глазах сотрудников. Поэтому Маша приходила ежедневно раньше всех, а уходила позже, и проверяла, подсчитывала, хвалила и ругала, лавировала... в общем, делала все, что полагается делать всем заведующим отделениями во всех больницах плюс старалась быть справедливой. Но у Маши совершенно не оставалось времени (и она об этом очень сокрушалась) на лечение больных.
Кроме того, Марья Филипповна была не замужем, и ни одного сколько-нибудь стоящего жениха за всю жизнь ей не встретилось, поэтому периодические приступы внимания со стороны ее бывшего однокурсника и теперешнего коллеги Владислава Федоровича Дорна ее одновременно и вдохновляли, и раздражали. Вдохновляли потому, что, как большинству нормальных здоровых женщин, ей хотелось замуж и детей, а раздражали потому, что Владик Дорн был столь же красив и галантен, сколь непостоянен, хитер, нахален и по-своему, как догадывалась Маша, несчастен. А русскую женщину хлебом не корми – дай кого-нибудь осчастливить. Последнее время она прикидывала и так и эдак: удастся ли ей осчастливить Владика Дорна. Наблюдения и выводы были неутешительными. В крайнем случае можно было пока поставить знак вопроса или многоточие. И это тоже очень напрягало. Женщина она была неглупая, решительная, ей хотелось определенности. Насколько Владик посвятил Марью Филипповну в свою личную жизнь, с женой он разошелся. Маша не стала выяснять почему – занятие бесполезное, и та и другая сторона всегда по-своему правы. Но его развод давал Маше надежду и право начать отношения с Дорном с чистого листа. Это обнадеживало. Почему бы, собственно, Дорну не заинтересоваться ею всерьез?
Красавицей Машу, конечно, было назвать нельзя, но и отвратительных черт в ее внешности не отмечалось. А уж имущественное положение благодаря отцу было выше всяких похвал.
«Конечно, Владик сместит меня с заведования в случае наших с ним прочных отношений, – размышляла она, – но если дело дойдет до свадьбы, я и сама не буду препятствовать тому, чтобы мой муж занял достойное место в больнице. Я бы спокойно сидела дома с детьми, а он пусть занимается руководящей работой».
Проблема была в том, что от своего избранника Маша ждала безукоризненной чистоты отношений – пусть не любви, но безусловной верности и уважения. Но ждать верности от Дорна... А быть в его или в чьих-то глазах посмешищем Маша позволить себе не могла. Поэтому сейчас она сидела за своим рабочим столом, слушала болтовню Дорна, который курил дорогие сигареты и выпускал в потолок прекрасно отделанного кабинета кольца дыма, и прикидывала: перейдет он к ласкам на ее кожаном диване или не перейдет. Это случалось не так уж редко, но непредсказуемо, и Маша держала чуть ли не мысленный тотализатор: сбудется или нет. И пыталась вывести какие-то закономерности.
Однако, похоже, в этот вечер ставки делать было нельзя: Владик был скучен и задумчив. Маша про себя вздохнула и перешла от болтовни к отделенческим делам.
– Уже конец февраля. Ты написал заявление на отпуск?
– Пока нет. – Целая серия дымных колец устремилась вверх. – А что, надо срочно?
– Нет. Но в принципе мне пора составлять график. Договоритесь с Барашковым, чтобы уйти в отпуск по очереди.
– Мне все равно. Поставь меня в график где-нибудь летом. Ты ведь знаешь, я стараюсь общаться с Барашковым по минимуму.
– Я знаю, но... Кстати, нам нужно срочно искать новую медсестру. Раиса должна уйти в декрет. У тебя нет какой-нибудь новенькой на примете?
Владик вынул изо рта сигарету и опустил глаза. «Что это? Случайный вопрос или проверка?» Хоть бы уж эта чертова Раиса скорее ушла в отпуск! Как она все-таки хитро его подставила!
Владик ни на минуту не сомневался, что вся эта беременность, и вопли, и слезы, и крики «негодяй» – все было специально подстроено милой медсестричкой. Да, он воспользовался случаем, он не отрицает, но она сама его провоцировала. В первую очередь она выказывала ему расположение... Владик скривился. Конечно, Раиса хороша! Фигура, лицо, крепкая, здоровая плоть... Однако никаких договоренностей о детях между ними никогда не было. Не было и быть не могло. Как глупо он все-таки попался на этот шантаж. Сколько же эта стерва нервов ему попортила. И сколько денег он ей уже, в конце концов, передал. А ведь до тех пор, пока он не развелся с женой, она и не заикалась, что хочет замуж. Деньги ее вполне устраивали. Так мало того, что она устроила подлянку с беременностью, – после того, как жена его выгнала, ни с того ни с сего решила, что теперь он просто обязан на ней жениться! Ну уж нет. В конце концов, пусть после рождения ребенка она подает на него в суд на алименты, но жениться он на ней не собирается!
Дорн искоса взглянул на Машу. Вот сидит перед ним потенциальная невеста. Владик снова в раздумье закурил.
– Ты что, заснул? – в Машиных глазах читалось недоумение. – Я спрашиваю, нет ли у тебя знакомой медсестры?
– А почему у меня должна быть знакомая медсестра?
– Не почему, я просто так спросила.
– Зачем мне знакомая медсестра, когда у меня есть знакомая заведующая отделением?
Он внезапно поднял Машу на руки и понес к дивану. «Если будет брыкаться, значит, знает про Райку», – подумал он.
Но Маша спросила:
– Я не заметила, ты дверь закрыл на ключ?
– Сразу же, как только вошел.
Он навалился на нее и стал целовать в шею, пахшую духами от Картье. Маша подумала, что опять проиграла бы пари, а Дорн решил, что все-таки больше похоже на то, что она ничего не знает о Раисе. И это придало ему уверенности.
Когда они уже снова сидели одетые, теперь уже рядком, и снова курили, в дверь действительно постучали. Маша встала, взглянула на Дорна со значением, одернула юбку и пошла к двери. Как назло, замок не хотел сразу открываться.