Ноктэ
Шрифт:
— Ну, она положила «Куриный бульон для скорбящей души» в фойе зала ожидания. Я прочёл её однажды, когда мне было скучно, и она застукала меня за этим.
Я хихикаю, поскольку могу только вообразить, какой счастливой она, вероятно, была… думая, что наконец повлияла на литературный вкус Финна. Она обожала эти чёртовы книги.
— Одна из историй была о загробной жизни. Что-то такое. Она была её любимой.
Финн замолкает, и я жду.
И жду.
— И? — подсказываю я. Он открывает один глаз.
— И? О, ты хочешь услышать историю?
Я закатываю
— Естественно.
— Отлично. — Финну явно это скучно, но он уступает мне. — Давным-давно жила-была колония водяных жуков. Они были замкнутой колонией, семьёй. Куда шёл один, туда же отправлялись и остальные. Но время от времени кто-то один отбивался от толпы, заползал на кувшинку водяной лилии и никогда больше не возвращался. Это была великая тайна для семейства водяных жуков. Они не могли понять, что случалось с членами их семьи или почему те исчезали. Они часто говорили об этом и беспокоились, но никак не могли разгадать эту загадку.
Финн открывает глаза и смотрит на воду, мимо меня, мимо волн в самую глубь горизонта. Он устремляет взгляд вдаль, в сторону красного маяка, пеликанов, ныряющих за своим ужином вокруг него, и волн, разбивающихся о скалы.
— Ну так вот, однажды очередной водяной жук взобрался на лилию, привлечённый туда неведомыми силами внутри него, силами, которые он не понимал и не мог контролировать. И, сидя там, на солнце, он превратился в прекрасную стрекозу. Сбросил свою кожу водяного жука и расправил радужные крылья, которые поблёскивали в лучах солнечного света. Крылья настолько большие и сильные, что он мог летать в воздухе, делая петли в небе.
— Новоиспечённая стрекоза была в восторге от своего нового тела и думала про себя: «Мне нужно вернуться и рассказать остальным. Они должны узнать о том, что происходит, и перестать бояться этого». Поэтому она полетела вниз и спикировала в воздухе прямо к воде. Но, к сожалению, не могла опуститься ниже поверхности воды, туда, где плавали водяные жуки. В своём новом обличии стрекоза больше не могла общаться со своей семьёй. Однако она оставалась спокойной, поскольку знала, что однажды вся её семья тоже преобразится и они снова будут вместе.
Финн замолкает и смотрит на меня.
— То же и с раем. Люди умирают, отправляются в другое место, лучшее место, но больше не могут с нами общаться, поскольку пребывают в другой форме. Но это не значит, что такого не бывает. И что однажды мы сами не узнаем об этом.
Моё горло сжимается, и я откашливаюсь.
— И мама в это верила?
Финн кивает.
— Да. Это она мне рассказала.
Прекрасная история, которая навевает желание плакать, а ещё она заставляет меня совсем чуть-чуть обижаться на Финна за то, что он разделил этот момент с мамой, а я — нет. Но я отталкиваю эти иррациональные мысли. Достаточно и того, что теперь я знаю.
Некоторое время мы плывём в тишине, и я вожу пальцами по воде.
Проходит, по меньшей мере, час, прежде чем Финн снова заговаривает:
— Нам нужно сходить на кладбище, ты же знаешь.
Я киваю.
— Хорошо.
Он приподнимает
— Хорошо?
Я снова киваю.
— Ага. В ближайшее время.
Финн улыбается, настоящей улыбкой, и мы плаваем ещё час без какой-либо цели, прежде чем он наконец направляет штурвал в сторону первой ловушки для крабов. Когда мы приближаемся, я перегибаюсь через борт и затаскиваю котелок, втягивая мокрую цепь в лодку. Ловушка для крабов пуста. Но не следующая, так же, как и последующая. В конечном итоге мы поймали пять крабов — хороший улов за день.
В животе урчит при одной только мысли, как я макаю ножку в сливочное масло и отправляю её в рот.
Мы плывём вглубь материка, и Финн направляет лодку в слип[15], в то время как я запихиваю свою шляпу под скамью, а затем перекладываю крабов в ведро. Их лапки издают скребущие звуки, скользя по пластику, и я всего на один короткий момент позволяю себе почувствовать себя виноватой, поскольку позже собираюсь бросить их в кипящую воду.
— Какого чёрта? — бормочет Финн, уставившись вперёд, мимо тропинки, за макушки деревьев на поляну позади гостевого домика. Я прослеживаю за его взглядом и чуть слышно вскрикиваю, когда вижу Деэра.
Он уже вернулся из города, и на нём спортивная одежда — шорты и обрезанная потрёпанная футболка. Он монотонно ударяет кулаком по стене дровяного сарая.
Снова, и снова, и снова.
Стук. Стук. Стук. Стук.
Будто мачете, или молотилка, или поршень.
По его лицу стекает пот, и кровь капает с руки, пока он бьёт по древесине, ударяя по ней, словно робот.
— Какого чёрта, — повторяю я эхом слова Финна, прежде чем сунуть ведро с крабами ему в руки и побежать вверх по тропе к Деэру. Финн протестует позади меня, но я не останавливаюсь и не замедляю шага.
На полной скорости я резко останавливаюсь рядом с Деэром и тяну его за локоть. Он весь пропах потом, поэтому я даже представить не могу, как давно он здесь себя калечит.
— Деэр, остановись, — говорю ему я. — У тебя идёт кровь.
Он стряхивает мою руку, не глядя на меня, и снова бьёт.
Кровь брызжет на землю и попадает на мои босые ноги.
— Деэр.
Стук.
— Деэр. — Теперь мой голос звучит куда холоднее, как лёд, и, наконец, он останавливается, его руки плетьми повисают по бокам. Он не смотрит на меня, но часто и тяжело дышит. Я жду, и в конце концов судорожные вдохи замедляются до неглубокого, ровного дыхания.
— Что случилось? — спрашиваю его. — Почему ты… в чём дело?
Я жду.
Он молчит. Наконец он перекатывается на пятки и опускается коленями на землю.
— Ничего не случилось, — наконец говорит он деревянным голосом.
— Ничего? — Мне трудно в это поверить. — Тогда почему ты ломаешь себе руки?
Я опускаюсь на колени перед ним, подняв его ладонь, чтобы получше рассмотреть её. Костяшки пальцев нельзя назвать поцарапанными или порезанными. Они представляют собой сплошное месиво. Просто кровавую массу.