Ноктюрн Пустоты
Шрифт:
…По-моему, лучше всего смотреть на Нью-Йорк с высоты в субботу на рассвете. Часов в пять или шесть, когда все еще спят и солнце золотит стекло, камень, металл небоскребов. Сразу понятно, что призрачный город в окне — сплошная декорация, и взгляд опускается в поисках жизни вниз, к подножию громадин, к асфальту улиц и тротуаров.
Они еще пустынны. Залиты утренней тенью. Неужели никого нет внизу — ни на одной из видимых сверху улиц?
Нет, что-то вон движется. Я облегченно вздыхаю.
В объективе моей камеры, низко надвинув на лоб шляпу, пересекает улицу
Идет к своему автомобилю.
Глава одиннадцатая
Снова звоню в полицию, и снова дежурный шеф перебирает сводки.
— Вот, кажется, что-то есть, Бари, — устало говорит полицейский. — Свежая радиограмма.
Я подтягиваюсь: некоторые нотки в монотонном голосе предсказывают скорую работу.
— Несколько сот автотуристов попало в ловушку… Ночью прорвало плотину… Вся долина затоплена…
Мое воображение рисует внезапный вал воды, катящиеся среди пены автомобили, смытые палатки с людьми… Всплыл крупный заголовок:
«Исчезнувший автогород».
— Где это, шеф? — Я записываю адрес — Благодарю, я ваш должник.
Теперь начинается гонка, испытание на прочность: в долине надо быть первым.
Лифт.
Такси.
Аэропорт.
Вертолет.
Два часа в воздухе.
Как трудно вырваться из каменных объятий города! Зачем люди выбирают для своих домов самые лучшие земли — чтоб залить их асфальтом? Вторгаются в леса — чтоб превратить в мертвые, пустые, без зверей и птиц парки? Переделывают реки — чтобы устроить бетонированные, без лугов и пляжей канавы?.. А потом тоскуют по зеленой траве, глотку свежего воздуха, чистой воды и, поддавшись соблазну рекламы: «Поставь свой мирок на колеса и посмотри Америку!», мчатся сломя голову на поиски дикой природы. И там, в какой-нибудь долине, прокладывают колею, ставят бензоколонки, проводят электричество для электропечей, засоряют речные берега. Неужели человек живет, работает, производит массу полезных вещей, чтобы просто бросить на лужайке пустую банку из-под пива?
В долине, куда я прилетел, природа взяла реванш. Ночью во время дождя прошел оползень. Плотина, державшая водохранилище, рухнула вниз с массой свободной воды. Сейчас река заполнилась до самых берегов, спокойно несла под нами мутные желтые воды. А несколько часов назад здесь был городок автодач. Некоторые туристы, наверное, даже не успели проснуться.
Мы летели вниз по течению, встречая на пути патрульные вертолеты. Полицейские на мои энергичные жесты знаками отвечали: ничего не найдено. И вдруг внимание привлекла какая-то смятая жестянка на отмели — перевернутый автофургон.
Приземлились одновременно с патрульной службой. Вскрыли помятую дверь. Внутри все искорежено, как после аварии, пусто; видимо, люди ночевали в палатке. По номеру машины можно будет узнать их имена.
На обратном пути связываюсь с квартирой сенатора Уилли, прошу его дать интервью.
— Бари, ты знаешь, у меня все расписано на месяц вперед, — ворчит Уилли.
Ничего другого я не ожидал: американец без расписания деловых встреч не американец. От клерка до сенатора. Хорошо, что я лично знаю сенатора.
— Через месяц, мистер Уилли, эти люди никому не будут нужны. Они уже не люди… Но сегодня их еще разыскивают родственники.
— Раз надо, я сокращу наполовину свидание.
Вертолет приземлился на крыше дома сенатора.
В кабинете я показал хозяину пленку. Мощный, косматый, с резко очерченным профилем Уилли чем-то напоминал сидящего в кресле Линкольна. Во время просмотра он не издал ни звука.
— Кто в этом виноват, сенатор?
— Проще всего было бы обвинить строителей плотины или самого господа бога. — Уилли медленно поднял косматую голову.
Он вдруг вскочил, взревел, уставившись сердитым взглядом в глазок камеры:
— А виноваты мы все! Все — американцы! В том числе и погибшие!..
Как удачно избрал я сенатора, которого беспокоит, как и миллионы американцев, уничтожение природы! Недаром поговаривали, что он может выставить себя кандидатом в президенты.
Уилли проревел всего несколько фраз — об истоптанной траве, скальпированных горах, чудовищных раковых опухолях в глубине земли, отравленных морях. Эти фразы падали, как глыбы, как фолианты обвинений человеку: остановите бег машин, оглянитесь вокруг, поймите наконец, что леса, реки, травы, птицы — неизмеримо большее богатство, чем миллиарды зеленых бумажек в сейфе!
Уилли так же внезапно успокоился, сказал в заключение:
— Приведу один факт: чтобы вызвать рак легких у всего населения планеты, достаточно фунта плутония. Мы ежегодно имеем дело с сотнями тонн.
Позже, когда я смонтировал пленку, вставил фотографии погибших, установленных по номеру перевернутой машины, перегнал репортаж в Лондон и смотрел его в эфире, начались звонки.
Звонила секретарша, спасавшая от загрязнения лесное озеро.
Группа пенсионеров, борющихся за сохранение безымянного ручья и холмов.
Рыболовы, выручавшие из кислотных вод сантиметровых рыбок.
Они опоздали в мой репортаж, но я записал их адреса. Когда люди объединяются ради спасения любой живой мелочи, они способны взяться и за нечто большее.
Я был рад, что порвал с прежней жизнью, с «Телекатастрофой». Теперь я не по ту сторону экрана — не пугаю людей всемирными бедствиями, я среди них, вместе с их радостями и горем.
Прозвучал еще один звонок:
— Мистер Бари? Вы способны разговаривать по телефону с черным человеком?
— Я вас слушаю…
— Я только что видел ваш репортаж, — мелодично и мягко прозвучал голос в трубке. — И подумал: почему бы вам не рассказать, как умерщвляют мой негритянский народ? Многие из живущих уже мертвы…
Я затаил дыхание: сумасшедший или террорист? Что он хочет?
— Вы кто? — спросил напрямик.
— Джеймс Голдрин, писатель.
Я смутился, вспомнив его фотографии: печальное вытянутое лицо, длинные пальцы рук.
— Вы где, мистер Голдрин?
— Я остановился в том же отеле, что и вы.