Норильск - Затон
Шрифт:
— Какого, чёрта с нами сделала жизнь. Давно нет вождя, сменилось вагон генсеков, а мы всё маемся. Прошлое не отпускает, цепко держа по рукам и ногам. А, мы профаны за жизнь цепляемся зубами.
— Тимофей, не распыляйся. Время вспять не развернуть, судьбу не переиначить. На, выпей ещё и валерьянки, похоже ребята возвращаются. Слышишь, на площадке перед дверью возня.
— Ты права родная. Просто обида жжёт вот тут Лиза, — ткнул он в сердце, — почему мы?
— Каждое поколение в каком-нибудь дерме возится,
Ребята влетели весёлые, разгорячённые вознёй и догонялками. Немного замёрзли к тому же. Лето летом, но внезапно хлынувшие из полярных широт холода, успели пройтись по городу, опалив вечера и деревья арктическим дыханием, потушив яркую красоту. Бежали надеясь погреться горячим чайком.
— Жаль не пошли с нами, «Самоцветы» отлично отработали, чудный вечер получился и море удовольствия в придачу. — Рассказывали они родителям, посматривая с удивлением на пирушку с коньяком и валерьянкой.
— Диапазон вкусов не широковат? По какому поводу такая разноплановая пьянка? — намекнул сын на соседство коньяка и успокоительной микстуры.
Отец, покашливая в кулак, посмотрел на жену, явно не решаясь самостоятельно начать разговор.
— Что за «баба ёжка» на метле тут полетала? — осёкся Илья.
— Лизонька, ты сядь детка, папа звонил, — накапала она в стакан капель. — Ты только не волнуйся, девочка…
— Что с ним? — побелела Лиза, хватаясь за Илью… Самые страшные мысли завертелись в голове.
— Мама нашлась, — выпалила на одном дыхании Елизавета Александровна.
— Мать, ты о чём, так можно концы отдать, я думал с Ильёй Семёновичем беда. — Опешил сын.
— Какая мама? — не поняла и невестка.
— Твоя мама детка. — Подвинула ей стакан с каплями Лиза.
— Вы яснее изъясняться можете, — взбеленился опять Илья. — Лизка уже не живая.
— Татьяна Петрова, кто ж ещё-то. Она в психушке была. Лукьян Волков вывез её из лагеря, оказывается.
— Как такое возможно?
— Он сумасшедший?
Сыпали вопросами обескураженные ребята. Хлебая коньяк вперемежку с валерьянкой.
— Как он её мог столько держать? — поняв что всё очень серьёзно, перешёл на конструктивные вопросы Илья.
— Психиатр, ещё и с именем в научных кругах. Пытался лечить её. — Отхлебнул коньяк отец.
— Она, что, ненормальная? Хотя от такого, что с ней сделали, не могло быть по-другому. — Осторожно спросил Илья, посматривая на жену.
— Нет. Она симулировала болезнь. Но думаю, так просто такой ужас для её психики не прошёл. Вы готовы должны быть к этому.
— Боже мой, мама жива, жива, — неистово повторяла Лизонька.
— Жива, Лизонька, — гладила её плечи свекровь.
— Как же отцу, удалось забрать её?
— Поднял на руки и унёс в машину,
— Господи, что же это?
— Усмешка судьбы. Я билеты заказал, Илья. Собирайтесь. Только давайте по маленькой с нами за Таню и Илью. Это чёрт знает, что с нами жизнь наделала, — пододвинул Мозговой им рюмки с коньяком. — А то не пьём, а лечимся.
Выпив, вернее проглотив содержимое рюмки с помощью перевернувшего ей в рот коньяка Ильи, Лизонька расплакалась.
— Елизавета Александровна, что это, как такое возможно, ведь это не кино, реальная жизнь, нормальный человек не может такое сотворить?
— Лизонька, мы только до вас говорили об этом с Тимофеем Егоровичем. Влюблённые все сумасшедшие.
— Мне не осилить такого.
— Пойми, это тоже любовь была. Дикая, ненормальная, эгоистическая, но любовь.
— Какая к лешему любовь, психиатр. — Вспылил Илья. — Его самого лечить надо, причём на цепи и принудительно.
— Каждый сходит с ума по-своему, — развёл руками Мозговой. — Над нами с Ильёй тоже посмеивались, за пристрастие к прошлому. Как, мол, можно этим жить, баб навалом, завели семьи и поставили на всём крест.
Елизавета Александровна вспоминая себя и прожитые в воспоминаниях без Тимофея годы, тяжело вздохнула:
— К тому же прошло видно у него это наваждение, раз женился и живёт семьёй. Просто уже не знал, что с ней больной делать. Вот и держал рядом с собой.
— Отец, как? — всхлипнула Лиза.
— Выдержит твой отец, не такое вынесли. На, пей, — подал он ей рюмку.
— Не могу, — отстранила она.
— Илья, влей в неё, и идите спать, а с утра собираться будете. Тимку оставите пока тут. Мы позже привезём, не до него там будет.
А в Москве прийти в себя никак не мог возбуждённый Дубов. Таня не отпускала его от себя ни на шаг. Уходя на кухню или в кабинет, он вынужден был через открытые двери говорить с ней. Понимал: она боялась. Заслышав у двери колокольчик, он успокоил, поймав мечущийся взгляд женщины, и пошёл открывать. Забрав покупки у секретарши и выпроводив женщину, принёсшую всю эту гору свёртков, он поспешил в спальню.
— Сейчас посмотрим, что тут, — разворачивал он на кровати пакеты. — Танюша, ты любишь обновки?
— Какие красивые обёртки, — погладила она цветную бумагу. — Обновки? Наверное, люблю. Не помню. Что-то мама покупала, только не помню что. В основном за ней донашивать пришлось.
— Теперь такую упаковку делают. Танюша, давай переоденемся. В моей рубашке, это не совсем тебе удобно.
— Хорошо.
— Вот так, — помогая ей сесть, он стянул с неё свою рубашку и попробовал переодеть в новое только, что принесённое. Послушно поднимая руки, она позволила нарядить себя в ночную рубашку и бельё. Найдя в пакете женскую расчёску, Илья сделал попытку расчесать её спутанные волосы.