Норильск - Затон
Шрифт:
— Куда, зачем?
— Куда глаза уведут, от жизни, естественно. Отец запаниковал, вот доктора и вкололи ей, чтоб она успокоилась, и мы не дёргались.
— Но почему уходить-то надо?
— Лиза, нормальная она раз понимает, что жизнь мимо неё пронеслась. Сумасшедший было бы до лампочки.
— Но папа так её любит, я тоже.
— Ох, девонька, раз не хочет вам худа, а именно поэтому собралась уходить, она любит вас не меньше.
— Что же с ней такое жизнь сделала? — плакала дочь, упав на колени перед кроватью.
Испугавшись, Лидия Васильевна привела Илью. Тот, подхватив на руки, унёс жену в комнату, что Дубов отвёл им.
— Лизок, кончай психовать, отец от тебя помощи ждёт, а ты сопли распустила, ещё и тебе психиатр потребуется. Он точно сбрендит. — Ругал он её, стараясь подбирать не совсем жёсткие слова. Руки его, лаская и успокаивая, нежно бродили по вздрагивающему телу жены. Он уже знал, жизнь научила, что женская психика лечится либо нежностью, либо силой. Вот и чередовал крепость объятий с потоком нежности. А Лизонька всхлипывала:
— Мало того, что душа у неё отморожена, так ещё и в психушку, что же это за время было, что за люди в нём жили.
— Всё в прошлом Лиза. Это их жизни и только они могут судить своё время. Не наше это дело со своим бы правильно разобраться. Похоже, наше поколение ещё хуже зло может принести своей стране и народу.
— Хуже не бывает, — вскинулась Лиза.
— Страну профукать можем. Это ещё страшнее грех, чем войну с собственным народом вести, — вздохнул он.
— Почему ты так решил про страну? — поднялась на локти она.
— Смотри внимательно за тем, что происходит вокруг, и ты к этому же придёшь. В ближайшие годы никого не будет волновать государственная гордость и мы граждане некогда могучей страны тоже никого не будем волновать. Так что светлого будущего нам не видать ни своего, ни государственного.
— Мне казалось, он так правильно всё говорил.
Мужу это не понравилось и он буркнул:
— С малолетства правильных боялся.
Лиза, проведя пальчиком по его вспыхнувшей возмущением щеке, подтрунивая спросила:
— Чем же правильные перед тобой провинились?
— Всех и всё продадут, чтоб только самим правильными выглядеть. А он ещё и болтун. Страшное дело для такой огромной многонациональной державы, как наша.
— Илюша, страна пережила столько генсеков. Только крепче стала, — посмеивалась она.
— Понимаешь, каждый раз в этой кучке находился хоть один сильный стержень, который удерживал эту махину на нужной орбите, а сейчас одни, блин, болтуны. Заболтают всё.
— Ты говоришь страшные вещи, такого безумия просто не может быть, потому, что не может. С чего нам разваливаться и не любить друг друга. Да в голове такого ни у кого нет.
— Поживём, увидим, уже не долго осталось ждать. Нельзя же бесконечно болтать, не отвечая за свои слова. Совсем ничего не делая созидательного, а только разрушая и плюя в сторону всех. Народ опять же от сытой, спокойной жизни поглупел. Казалось бы, за что боролись. Ан нет, всё выкрутилось наоборот. Видишь ли, Лизок, страна-это чашка. А власть-это то, что туда мы нальём: молоко, сок, воду… Если скисло молоко или испортился сок не обязательно разбивать чашку. Достаточно вылить содержание в раковину, а её помыть.
Вернувшись вечером домой, Илья Семёнович обрадовался подмоге детей.
— Лизонька, как я тебя ждал девочка. Завтра купишь маме всё необходимое, чтоб можно было вывезти её к докторам. Чужие глаза и руки это не то чего бы мне для неё сейчас хотелось. Да и побыть с ней в этот период неотлучно кому-то надо. Теплом, заботой одарить необходимо. Напугала меня сегодня Танюшка не рассказать как. Собралась уходить. Подумай только, что может быть с ней, если она это осуществит.
— Пап, должна же быть причина. Ты точно не обидел её, мог же и не заметить?
— Лизонька, я говорил сегодня с врачами. Мы можем вернуть её к жизни только лаской, теплом и терпением. Про любовь, я просто не говорю. Она должна знать, что мы все её очень любим и нам её присутствие просто необходимо.
— Папуля, по-другому просто не может быть.
— Не волнуйтесь вы так, Илья Семёнович, если Лизе надо уйти, с ней останусь я. — Обещал Илья.
— Очки ей надо, глаза ослабли, — сообщил Дубов.
— Было бы странно, если б всё было в норме от такой жизни. Там где она прожила жизнь, это почти тюрьма, — опустил свою руку на плечо тестя Седлер.
Получивший поддержку Дубов продолжал:
— К мастеру женской стрижки свози её, причёску ей сделай, чтоб уютнее она себя чувствовала. Научи пользоваться косметикой. Может быть, она расстроилась, увидев своё отражение в зеркале.
— А как она догадалась к нему подойти?
— Я не подумавши, сам показал ей. Ну, не смотри, Лиза, на меня так. Не додумал, виноват.
— Илья Семёнович не торопите вы время. Ей подняться на ноги надо и духом окрепнуть, а потом уже всё остальное крутить будем.
— Не скажи, Илюша, у женщин всё по-другому устроено, мне, кажется, она именно из-за внешности и завелась.
— Папка, не переживай, всё успеем, ты ничего не перепутал, это точно она. Мало ли?! Хотелось чуда, а кому его не хочется.
— Лизонька не ерунди. Она первая меня узнала. Столько лет одной только этой надеждой и жила. Я уже позже по глазам и ямочкам на щеках догадался о том, кто передо мной. Глаза те же остались, две ясные звёздочки, ничего их свет не потушило. А так ни за что не признать.