Нортланд
Шрифт:
— Я не люблю тебя, — прошептала я. — Я больше тебя не люблю.
— Может закончишь свою любовную драму и поможешь мне? — крикнула Роми из ванной. Я и вправду с радостью оставила это дело для какого-нибудь другого, более подходящего времени. В ванной Роми сдирала с себя блузку. Я помогла ей, хотя мне всякий раз казалось, что я слишком резко разлучаю окровавленную ткань с ее кожей, добавляя Роми боли.
На спине у нее были вырезаны ноты, каллиграфически точные линии, сетка, в которой застряла мелодия.
— Он, мать его, правда любит Бетховена, —
Она засмеялась. Мое жилье Роми присваивала себе с тем же обаянием, и с тем же бесстыдством прямо при мне она залезла под душ. Я достала аптечку, приготовила антисептик и пластыри. Я не была уверена, что их хватит.
— Знаешь, — сказала я. — Я была бы счастлива, если бы ты ненадолго у меня осталась.
— Ага. Да я у тебя совсем поселюсь. У меня пока нет желания колесить по стране.
— Не за что. Ты расскажешь, что с тобой случилось?
— Схватили, когда пыталась выбраться из Хильдесхайма. Ну, как обычно и бывает. Только мне раньше везло.
Роми выключила воду, вытерлась моим полотенцем, передала его мне, чтобы я осторожно промокнула ее спину.
— Знаешь, — сказала Роми задумчиво. — Себби там бывает. В этом клубе, или что это там. Он меня, конечно, не выбрал. Потому что любит. Но я его там видела. А ведь он даже не искусственный.
— Я думала, в таком случае ему туда вообще нельзя.
— Ну, он один там был настоящий из всех, кого я видела.
Отчего-то я хорошо представляла Себби в Доме Жестокости. Быть может, он сам никого не трогал. Но ему, наверное, было весело наблюдать.
Когда мы закончили со спиной Роми, я вышла, чтобы принести ей одежду и взять себе новое полотенце. Тогда я столкнулась с Вальтером. На нем был вчерашний макияж и моя атласная ночная рубашка нежно-лавандового цвета, едва доходящая ему до колен.
Он выглядел как испитая дива, чьи лучшие годы давно миновали, вынужденная носить парик и скрывать следы наркозависимости, она представляла собой жалкое зрелище. Вальтер широко зевнул.
— Сестричка, — сказал он безо всякого удивления. — Я думал, что ты не вернешься. Пойду сделаю тебе кофе, милая.
Он прошел на кухню, словно бы ничего не произошло. Вместо того, чтобы разозлить меня, манера эта отчего-то оказалась очаровательной. Я сходила в комнату за вещами, зашла в ванную и дала Роми одежду.
— Осторожно, — сказала я. — На кухне мой брат-трансвестит. Объяснять не буду, пока не посплю.
— Да мне плевать, — сказала Роми, перекинула домашнее платье через плечо и вышла обнаженной, как ни в чем не бывало.
Я залезла под душ и наслаждалась теплой водой, сколько хотела, а не десять минут, как заповедовала фрау Винтерштайн. Интересно, думала я, как она там? Я надеялась, что фрау Винтерштайн оправится после нашего предательства.
Я заметила на светлом кафеле не смытое пятнышко крови Роми. Я позаботилась о нем, и его унесло в водосток вместе с сегодняшней ночью.
Помывшись, я завернулась в махровый халат, нежный, теплый и напоминающий мне о том, что
— Ах, дорогая моя, это просто чудовищно.
— Ага, это ужасно, Нора, — сказала Роми совершенно серьезно.
— Эротическая мечта любого мужчины — неограниченный полигон для насилия.
Опять началось, подумала я.
— Эрика, милая моя, приготовить тебе завтрак?
— Нет, Нора, я пойду спать, — ответила я.
— Ага, давай. А мы еще потусуемся, — сказала Роми. И я удивилась, неужели с ней все в порядке, настолько гармонично и просто она вела себя.
А потом я поняла, что Роми так испугалась и устала, что не может спать.
— Кстати, Эрика, если пойдешь в магазин, купишь мне чулки?
— Ты пойдешь в магазин, — сказала я. — Ты ведь живешь у меня.
Но Вальтер уже снова обратился к Роми.
— Они чувствуют себя так плохо, когда не делают кому-то больно. Поэтому я решила окончательно завязать с тем, чтобы быть мужчиной. Власть, образование, искусство — все пропитано их духом.
Я поняла, что не хочу слышать больше ни слова, развернулась и ушла в свою комнату. Она пахла утром, отдаленно — липами. Я задернула шторы, оставшись в приятной тени, скинула халат, поправила ночную рубашку и легла в кровать. Я включила ночник, чтобы почитать, достала из-под подушки книгу, посмотрела на нее и вспомнила Маркуса Ашенбаха, расхаживавшего по барной стойке с каминной спичкой в руке.
Я вернула книгу под подушку и выключила ночник. Завтра, когда у меня будет больше сил, я положу сюда литературное произведение, на которое все еще могу смотреть.
Глава 11. Добро пожаловать в пустыню постидеологии
Мне снились осенние поля, колючие от стерни или отяжелевшие от излишка, умирающие, несущие в себе то же омерзение, что и разбухшие от воды трупы.
Я ходила между ними, между двумя секторами мерзости — ограбленной природой и природой, оставленной умирать. Небо становилось все темнее, но дождь никак не мог хлынуть, и в этом была огромная трагедия, во сне это ожидание дождя превратилось в апокалиптическую фантазию. Я шла между двумя полями, смотря на небо, пока не поняла, что меня хватают за ноги.
Я посмотрела вниз, и оказалось, что там, под землей, люди, живые люди, которые тянутся ко мне не потому, что хотят мне зла, как мертвецы в фильмах ужасов. Они под землей, они ничего не видят, и только руки их способны нашарить хоть что-то на поверхности.
Множество, множество людей. Бесчисленные поколения тех, кто не может подняться. Небо, наконец, разразилось, но не дождем, а телефонным звонком. Не вполне проснувшись, я взяла трубку, приложила ее к уху.
— Да? — спросила я хрипло.