Ноша избранности
Шрифт:
Мужчины передавали ведро друг-другу, пили воду, с ненавистью глядя на перепуганную девушку. Избитый раб бранился в пол голоса, поминая через слово "ведьму", "шлюху" и "мерлузию". Налетевшие всадники щелчками бичей подняли вереницу рабов, погнали к ручью. Четвероногий скот напился. Пришла очередь скота двуногого. Стоило стараться! Аня подобрала ведро, подвязала его к поясу, огляделась. Седобородый всадник куда-то исчез. Наверно нашёл наконец дело для себя. Что ж, можно вернуться к раненому.
При виде неё, парень лёг на землю, подставляя ногу для перевязки. Размотать ленту кружева, отодрать присохший лоскут, выдавить и убрать остатки гноя, наложить свежий лоскут на рану, примотать его...
– Вас, наверно тоже поить поведут. Ты повязку не мочи. Ладно? А то всё лечение насмарку...
– Что ты здесь делаешь?
Аня оглянулась на голос Алевтины, смутилась, покраснела:
– Да вот, лечу...
Алевтина брезгливо осмотрела группу скованных рабов, задержала взгляд на раненом:
– И не лень тебе с полудохлыми неудачниками возиться? Мало тебя сегодня полапали?
Интонация подруги, её обидные слова больно резанули Аню своей несправедливостью. На героев скованные пленники конечно не походили, только где они здесь, эти герои?
– Человек - болен, - она всё-таки пыталась сохранять выдержку.
– А я, между прочим, давала клятву Гиппократа...
Но от голода и усталость, Тина чувствовала себя на редкость раздражённой и сдерживаться просто не хотела:
– А того мужика ты тоже будешь лечить?
– Нет.
Алевтина обрадовалась:
– А его, между прочим, по твоей милости измочалили. По твоей вине. И клятву ты давала!
Молча стиснув зубы, Аня закончила перевязку, но подруга не отставала:
– Ну так как? Будешь лечить?
– Тин, зачем ты так?
– А как же клятва? Мать ты наша, Тереза...
– Госпожа, возьмите.
Как всё-таки кстати вклинился в разговор этот парень. Но что он даёт ей?
– Возьмите, госпожа, - повторил раненый, протягивая девушке засохший ломоть вчерашней каши.
– Зачем?
– смутилась Аня.
– Тебе теперь есть надо...
В отстранённом взгляде пленника промелькнуло что-то, похожее на усмешку:
– Тебе - тоже.
– Анька, ты что? С ума сошла? Это же за работу. Ты ему, можно сказать, жизнь спасла.
– Алевтина с жадностью выхватила ломоть из мужских рук и, сжав Анино запястье, потащила за собой.
– Ну, ты и дура!
– она уже отщипывал и жевала жёсткие крошки.
– Когда ещё есть дадут! И с Мишаней можно поделиться...
Ломоть растерзали в один момент. С непривычной отстранённостью наблюдая за приятелями, Аня нехотя жевала жёсткую субстанцию, поневоле слушая возбуждённо трещавшую подругу. Хорошо, хоть говорила та по-русски, а не на местном языке:
– Мишань, представляешь? Наша Анька уже местного парня подцепила. Она ему ногу перевязывает, а он ей едой платит. Да и тот, - она кивнула на избитого насильника, бросающего злые, многозначительные взгляды в сторону жующей троицы, - на неё не иначе глаз положил. Не, Анька здесь спросом пользуется. Не то что у нас...
– Ань, ты обещала мне носки постирать, - перебив Алевтину, заговорил с набитым ртом Мишаня.
– Но ты же у воды был, - не сразу поняла его претензию девушка.
– Мог бы и сам...
– Да, но ты обещала...
Аня поспешно запихнула в рот остатки каши, не прожевав её толком, проглотила, встала:
– Ладно, давай носки.
– недовольная собой и всем миром, она поплелась к ручью. Отстирывать носки. Рабыня. Вот только чья? Укус бича опалил кожу. Сопляк, скаля зубы, гарцевал перед ней, горяча лошадь и, вдруг сорвавшись с места, унёсся прочь. Вот привязался, холера его забери, садист мелкотравчатый. А с Мишаней надо что-то делать. Хромота запросто может стоить парню жизни. Попробовать перевязать? Шум у костров привлёк её внимание. Хозяева делили кашу. Пора возвращаться. Сейчас будут кормить.
Есть опять не хотелось. Это - нервное. Аня оторвала кусок от головного покрывала, завернула свою пайку, подвязала к поясу, отмерила ещё два лоскута. От роскошного, батистового шарфа остался крошечный квадратик: только голову, как платком, повязать. Рядом с ней жевала свою порцию девчонка. Одна из женщин было сунулась к ним, но, неожиданно для себя, Аня рявкнула на неё:
– Вали отсюда, овца облезлая!
Странно, вместо того, чтобы возмутиться, женщина взмахнула руками, попятилась. На лице её отразился самый натуральный страх. Впрочем, убралась и ладно. Нефиг маленьких объедать. Встряхнувшись, Аня дошла до Мишани, положила на снятые ботинки влажные после стирки носки:
– За ночь высохнут. А этим, - она протянула парню два батистовых лоскута, - ты завтра ноги замотай, как портянками. Сверху - носки, а на них - ботинки. И тереть не будет.
– Ладно, - отмахнулся от неё парнишка не поднимая головы. Он уже устроился спать. И то: пора.
Утром Аню разбудил шум сборов. Она проспала. Усталость наконец-то взяла своё. Времени едва хватило, чтобы сбегать к скованным и переменить раненому повязку. Хорошо, в суете, хозяева ничего не заметили. И ещё она черпанула четверть ведра воды в ручье.
Белые лоскуты батиста. Они лежали на траве, как белые флаги капитуляции. Бежать к Мишане, заставлять его переобуваться, было уже поздно. Табор тронулся.
Вода в дороге - великое дело. Девчонка подавала воду по первой просьбе. Да и солнце сегодня не особо жарило, но предчувствие беды не давало расслабиться ни на минуту.
На этой стоянке опять был колодец. Женщины - рабыни торопливо черпали воду из ямы, наполняя поилку, к которой неспешно шёл скот. Свободные женщины толкли зерно, разводили костры, устанавливали над ними всё те же три котла. Они тоже черпали воду. Ёмкость котлов оказалась значительной.