Носитель Z-32
Шрифт:
— Значит так, зеленые. Мы тут уже с год чалимся. — Настрой и зековскую терминологию Ваха подметил сразу, и это ему снова не понравилось. — Наших тут недавно положили, большую часть, и теперь такое отребья как вы, слать будут. Нам вы без надобности, тяните свою лямку, и меру знайте. Мы на очереди в город первые стоим, и если кто из вас вылезти вздумает, то я лично прослежу за тем, чтобы этой крысе жизнь медом не казалась.
Личного состава тут был ощутимый дефицит. То ли идти боялись, то ли добиралось не все. Но ближайшие три недели пришлось нести службу в компании этой четверки. Держались они отдельно, разговаривали о чем-то в полголоса, искоса поглядывая на новичков, и вот среди ночи случилось то, чего Ваха давно уже ожидал.
Возвратившись со смены, они с Горынычем поднимались по лестнице в казарму, когда на пути у них вновь появился кривоногий, в компании своего приятеля. Кривоногого звали Хан, а его приятеля, постоянно трущегося рядом, не иначе как Шакалом. Общались они более чем странно. Не как сослуживцы, а больше все походило на разговор сварливой женушки с неверным супругом. Постоянная грызня и сальные взгляды. О гетеросексуальности этой парочки не могло идти и речи.
— Здорово, отребья.
Ваха едва успел уклониться от здоровенного кулака, попытавшегося сломать ему челюсть. На помощь пришел Горыныч. Подставив цевье автомата под удар, он сцепился с Шакалом, и оба покатились по лестнице. Хан рыкнул по-звериному, оттолкнулся от стены и злобно шипя, прыгнул, стараясь припечатать полковника к стене, но не тут-то было. Ожидая чего-то похожего, тот круто ушел вниз, и грузная фигура противника загрохотала по ступенькам.
— А ну?! Вашу мать! — Появившийся на площадке командир взревел злобно. — Совсем охренели! На губу, сгною, всех четверых!
Шакал и Горыныч замерли внизу, Хан тяжело дыша поднялся, вытирая с губ непонятно откуда взявшуюся кровь.
— Вы, двое. Сегодня в ночное охранение, а вы. — Это уже к Горынычу и Вахе, сегодня же к лейтенанту, перед отбоем.
На площадку выглянул Гном и убедившись, что помощь его пока не нужна, исчез за дверью. Следом за ним вынырнул Томас и пара сторонников Хана. Тройка потопталась на лестничной площадке, и тут же убралась в расположение, едва командир в черном кителе переключил на них внимание. С этого момента вязкая затяжная война началась по серьезному. Нельзя было ботинок утром одеть, можно было совершенно спокойно влететь ногой в битое стекло. Начали крепить лезвия безопасных бритв, в тех местах где не глядя рукой хватаешься, подпиленные ножки табуретов стали обычным делом, пропадали личные вещи, часть из карманов, другие из тумбочек. Обстановка накалилась до невозможного, но в какой-то момент, когда Ваха вернулся из караула, Хана с его прихлебателями на месте не оказалось. Никто так и не смог ответить, куда они делись, а командир только рукой махнул.
Время шло, кадровый вопрос налаживался. Появлялись новые люди, люди разные, по возрасту, привычкам, мировоззрению. Были сложные и простые, мрачные и веселые, служба шла так, как она и могла идти. Период затишья оказался всем на пользу. После последнего инцидента, караульная служба стала даже в радость, а ожидавшая после нее теплая постель и простой, но сытный харч в столовой, начал восприниматься как должное. Однако все было не так просто, как казалось на первый взгляд. Очень быстро Вахитов понял, что все в расположении находятся под наблюдением. Появились новые камеры, стали более внимательными и частыми медицинские осмотры. Раз в две недели сдавали кровь из вены, а появляющиеся врачи только по началу приходили в белых халатах. В какой-то момент они явились в усиленных костюмах химзащиты, чем немало переполошили весь личный состав.
На вопросы, к чему такая предосторожность, отмахивались только. Мол, распоряжение начальства, а с ним не поспоришь. Если оно, начальство, скажет, что крокодил, это птица, то несчастной рептилии не останется ничего другого, как взлететь, работая всеми своими четырьмя лапами.
Командование больше в расположении не показывалось, зато на вышках появились посторонние бойцы. Опустели оружейки. Пищу все еще выдавали, но теперь вместо повара, на раздачу в столовую доставляли герметичные контейнеры, которые после вскрытия и употребления содержимого, надлежало сжечь, что недвусмысленно указывалось на упаковке. Когда Томас попытался выйти за ворота, его даже спрашивать не стали, резанули очередью из пулемета, да так, что американец еле ноги унес. Когда стало понятно, что наружу без боя не выбраться, пришли пояснения, и эти пояснения никого не обрадовали.
— Личный состав внешнего охранения, всем построиться на плацу. — Заревел громкоговоритель на улице. Он повторял и повторял, разбивая слова о воздух. Стекла в оконных рамах звенели от мощности сигнала.
Мужики высыпали на плац. Кто-то даже не потрудился одеться, и так и стоял разинув рот и пялясь на стол с громкоговорителем, в одних сатиновых синих трусах и шлепанцах на босу ногу.
— Личный состав, вы подверглись первому кругу вакцинации. — Гремел воздух. — Те из вас, кто останутся в живых и смогут самостоятельно выработать антитела, смогут примкнуть к славному роду наукограда. Мы не потерпим слабых и болезненных, мы не примем к себе тех, кто не сможет принести пользу обществу, валяясь на больничной койке. Ваша первичная подготовка и временные тренировки в охранении были оценены высоко, и теперь за вас будут работать ваши тела. Покидать периметр части строго воспрещено. Любая попытка выбраться за территорию, будет пресечена незамедлительно.
Четверка авангарда сидела на крыше казармы, наблюдая как испуганные больные люди разошлись по территории. Несколько раз слышалась автоматическая стрельба, перемежавшаяся с криками боли и отчаяния. Это кто-то решил расторгнуть контракт с Николаевым, и по своей глупости расстаться с жизнью. Хотя, какая это жизнь, стать подопытной морской свинкой, попасть под пристальный взгляд вирусологов, разрабатывающих новую вакцину, а может и не вакцину вовсе.
С крыши было видно, как начала действовать зараза. Люди останавливались, кто-то опускался на колени, другие прислонялись к стенам здания. Началась кровавая рвота, судороги. Некоторые все еще держались. Томасу было особенно нехорошо. Он лежал на спине, уставившись в небо и шевеля губами, окончательно перешел на родной язык. Гнома била дрожь, здоровяк не мог согреться, и Вахе пришлось сходить вниз за шерстяным одеялом. Гном отказывался спуститься в помещение, и сейчас, обхватив руками колени, уставился в одну точку и клацал зубами. Горыныч держался, но ему тоже было плохо, и только Ваха похоже не испытывал явных неудобств. Потливость, слабость, неприятные ощущения в желудке, вот вроде бы и все побочные эффекты.
Всего в расположении на момент начала эксперимента оказалось сорок человек, однако за пайками, приехавшими на автоматической тележке, явилась едва ли не половина. Второй день принес сразу несколько смертей. Горыныч смог уговорить Гнома спуститься вниз. Томаса же просто перенесли, положив на плащ-палатку, и теперь Ваха и командир авангарда, как могли, ухаживали за своими товарищами.
Стойкими к «прививке» оказались еще двое. Высокий узколицей Михась, приехавший откуда-то с Юга, и рассказывающий ужасы о нескольких неудачных зимах, и царившей там анархии. По словам бойца, некоторые группы настолько обезумели, что перешли на людоедство, так что без оружия и взвода за спиной, в иные области соваться и вовсе не следовало.
Оказался относительно бодрым и Дуболом, Серега Дуболомов, когда-то живший и учившийся в Перми, а потом переехавший в Питер на заработки. Он еще сильно радовался, что не добрался в поисках удачи и длинного рубля до Питера. Той теперь и вовсе на карте не значилось. Ядерная бомбардировка превратила мегаполис в такую же колоссальную радиоактивную яму, с зоной отчуждения на десятки километров по периметру. Туда даже мародеры не отваживались лезть, хоть наверняка золота и прочих ценностей там должно было хватить на всех с лихвой.
Дуболом слег к вечеру, ночью начал бредить Горыныч. К утру не стало еще нескольких человек, в том числе и Томаса с Гномом. Ваха без сил сидел на взлетке, уставившись в одну точку. В голове бушевала буря. На что рассчитывали николаевские изуверы, проводя такой эксперимент? Неужели им было плевать на общественное мнение, пусть даже и общество теперь было весьма спорное, и обстановка смутная. В какой-то момент пришло видение. Будто сидит он в бункере, в своем мягком уютном кресле, жрет бутерброд с тушенкой и перебирает бумаги лаборатории. Может быть это были воспоминания, последние осколки мозаики. Но от понимания этого легче не становилось. В руках листы, цифры. Некоторые абзацы выделены жирным желтым, другие перечеркнуты или вымараны, как это делают в протоколах секретных заседаний. Но что-то было не так. Может быть, сыграла роль подскочившая температура, но чувство тревоги не покидало ни на секунду. Чудилось, будто кто-то смотрит из темноты, наблюдает из темного угла, шарит объективами камер, установленных по комплексу. Кто-то был еще, неведомый, а может быть и знакомый, тот, для кого все, что происходило внутри, было важно не меньше чем для Вахитова.