Носитель Z-32
Шрифт:
И тут случилась первая неприятность. Дверь оказалась закрыта на висячий замок. Вся мощь электронного мира вдруг рухнула, когда на пути оказался обычный, хоть и хитро собранный, кусок железа. Мимо протопали охранники, злые и раздраженные. Этих вообще сейчас бояться не стоит, их явно подняли во время сна или заслуженного отдыха, и наблюдательность бойцов притупилась. Открыто не ропщут, но лица очень недовольные. Тихо переругиваются между собой. Появились и первые гражданские. Люди в обычной, привычной с мирного времени одежде. Не было тут ни автоматов, ни камуфляжа, впрочем, пиджаки и куртки некоторых из них, хитро оттопыривались под мышкой. Таких, что хорошо, было меньшинство. В основной своей массе персонал гражданский, огнестрела не имел. Пришло новое озарение, наверное, все еще действовала химия, да и куда ей деться. Николаев был неприступной крепостью снаружи, и основная задача этой крепости была в том, чтобы не допустить никого внутрь, а вот покинуть здание, или затеряться в толпе, было вполне выполнимой задачей. Главное в этом деле не тупить, вести себя естественно, воспринимать большинство событий, как должное, пусть даже тут по пятницам монашки в пеньюарах ходят, и мартини в постель подают.
Последняя сцена всплыла в мозгу так ясно, что пришлось даже тряхнуть головой, чтобы отогнать морок.
— Эй ты! Куда прешь? Почему на жилом этаже?
Ваха остановился, развернулся и встретился взглядом с человеком в костюме. Хороший материал, похоже, шерсть. На запястье дорогие часы, это сразу видно невооруженным взглядом, хотя может сдаться, что и умелая подделка. Добротные черные туфли, чистые, даже начищены почти до блеска. Подстриженная бородка и усы, лицо белое, ровное, без отпечатка тягот жизни на поверхности. Видимо парень за это время и комплекса-то не покидал. Нет, они все тут дурные, сумасшедшие. Нельзя так вот просто жить под землей, не видеть белого дня, света звезд, не слышать журчание реки или шелест листьев и при этом не повредиться умом. Хоть немножко. Хоть чуточку.
— Да вызов был. — Произнес Ваха неуверенно. — В блоке кран течет.
— Течет? — Человек в костюме нахмурился. — Номер наряда, бумаги, живо.
Ваха полез в карман за воображаемым нарядом, потом в другой. Поиски листка, которого и не было никогда, заняло какое-то время, и это драгоценное время сыграло на руку. Остановились почти в мертвой зоне. Камера была нацелена чуть поверх голов, да и мужик в костюме был слишком уж самоуверен. Руководитель, верх власти в своем отдельно взятом мире. Ему, наверное, и отпор-то толком никто не давал.
Молниеносный удар в кадык заставил противника захрипеть, но не более. Он на удивление ловко отпрыгнул в сторону, и попытался бежать, но не тут-то было. Химия действовала прекрасно, но только на отдельные части. Руки слушались плохо, ноги тоже, так что приходилось концентрироваться на каждом движении. Вахитов бросился ласточкой, вцепился на излете в лодыжки мужика, и дернул, из-за чего тот рухнул, едва успев выставить руки перед собой. Ваха навалился всем телом, захватил предплечьем горло, сдавил, обвив ногами тело соперника. Масса сыграла свою роль, тот дернулся для порядка, а потом затих и посинел лицом. Послышались крики, топот ног по коридору не предвещал ничего хорошего. Люди за пультом все же не зря ели свой хлеб. Вахитов принялся охлопывать карманы. Так, карточка-ключ, фотография какой-то девушки с ребенком, старая, почти выцветшая. Ты уж извини мужик, но тут каждый сам себе злобный буратино.
Вскочив, он понесся по коридору, прочь от топота, и быстро оказался в тупике. Преследователи быстро приближались. Надо было что-то делать и делать срочно. Взгляд упал на сервисный люк, прямо под ногами. Плотно подогнанный к полу, с железной скобой-ручкой, утопленной в поверхности. Ваха схватил и потянул что есть силы. Сердце колотило в бешеном темпе, стараясь, похоже, проломить грудную клетку, все вокруг плыло, пот застил глаза, зато во рту был сухо как в пустыне. Сначала показалось, что люк намертво приварен к основанию, но потом он пошел, отворяя техническую трассу, забитую почти под завязку жгутами проводов. Вахитов раздвинул кабель, и обнаружил узкий проход, ведущий в темноту.
Пробираясь по коммуникационному каналу, обдирая в кровь руки и разрывая одежду, Ваха искренне радовался, что не страдает клаустрофобией. Уйти нужно было как можно дальше от выхода, и отлежаться, дать организму отойти от шока. Что дальше? Да пес его знает. Лучше быть похороненным в темноте, чем прибывать в статусе препарированной лягушки, которую кормят через трубочку. Было душно, жарко, воздуха не хватало, света не было совершенно, а затем пришло похмелье.
Глава 19
Сколько времени минуло, Ваха сказать не мог. Он почувствовал себя похороненным заживо в этом кабельном склепе. Безысходность, паника, судороги и рвота. Тремор конечностей сопровождался непроизвольными движениями рук и ног, на которых появлялось все больше кровоточащих царапин. Просветление приходило внезапно, и за тот краткий миг, пока снова не наваливался ужас и отчаяние, Вахитов полз, полз из последних сил, пробираясь на ощупь. Глаза привыкли к темноте, да куда там. Ни единого лучика света, ни отблеска, ни солнечного зайчика или блика от стекла. Тишина, духота, жара, длинный гроб, куда не каждый мертвец согласился бы полезть, куда уж живым. В какой-то момент в голове появились голоса. Их было несколько, два, возможно три. Они бурно спорили друг с другом, укоряя в грехах и неверных решениях, ругая за необдуманные и опрометчивые поступки. Они обсуждали жизнь полковника, начиная с розового отрочества и заканчивая этим днем.
— Зачем ты ударил Зину по голове портфелем, идиот малолетний? Она же тебе нравилось? Духу не хватило в этом признаться? Тряпка, урод, слюнтяй…
— Ты на вечерней поверке не прикрыл товарища. Ты? Командир взвода? Да крыса ты. Крыса чертова. Какой из тебя командир. Дисциплина? Устав? Да, их никто не отменял, но ты задумывался, почему он… ты спрашивал…
Поток обвинений переключился на Ваху. Теперь его натурально допрашивали, заключив в собственной черепной коробке. Постепенно и судьи стали почти реальны, осязаемы. Мальчик, лет десяти. Голос чуть надрывный, тонкий. Голые коленки в ссадинах, рука обвернута изолентой, в другой сжимает сломанную модель Ил-а. Такую-же, как была у лучшего друга Вахи, Лешки Кузьмина, но это не Кузьмин… Мальчишка сжимал кулаки, тряс ими над головой, на его искаженных от злобы губах выступала пена.
Вторым обвинителем оказался худой малый, лет двадцати. Круги под глазами, небрежная одежда, легкая небритость, на грани неряшливости. Он кривлялся, показывал язык, оттягивал веко и тыкал в лицо средним пальцем, глумливо усмехаясь. Третий, глубокий старик, с морщинами, избороздившими лицо. Руки, с обвисшей от старости кожей, покрывали пигментные пятна, седой пух на голове колыхался от порывов невидимого ветра. Он скалил редкие желтые зубы, бормотал что-то громко и совершенно невнятно, периодически срываясь на визг, тряс головой, плевался, и выглядел полнейшим безумцем. Безумцем, безумие, три его грани, три этапа, три градации. Однако был и четвертый, что отмалчивался и прятался в темноте. Оттуда несло обреченностью, злобой и лютой стужей. Иногда неизвестный шевелился, и с ним шевелилась тьма, двигалась, будто гигантский спрут выпрямлял и сворачивал свои щупальца.
Глоток свежего воздуха обжег горло и легкие, и это нереальное ощущение вырвало его из лап небытия. Все стало, наверное, еще хуже, только демоны в голове Вахитова притаились до поры до времени.
— Я сошел с ума. — Прохрипел он чуть слышно, почти с облегчением, и радостно втянул ноздрями воздух. Пахло табаком и дорогим парфюмом. Ощупав все вокруг, Ваха пришел к выводу, что добрался до какой-то вентиляционной шахты. Там не было проводов, острых крючков, и прочей дряни, зато появилось гулкое железо, и что-то еще. Свет? Свет! Вдалеке разрывалась тьма, лучик электрического света рассекал мглу, как меч крестоносца шею поганого сарацина, как молния ночь, да как что угодно, мать его. Плевать. Главное, там люди, воздух, и, наверное, вода.