Ностальгия
Шрифт:
Такого рода голосовые настройки необходимы, чтобы сбавить треклятую скорость слов на широких просторах пустынной «А'стральи». Иначе слова путешествуют слишком быстро. Сходная речевая «смазанность» развилась в Соединенных Штатах Америки. По контрасту кажется, будто британцы произносят звуки столь отчетливо, чтобы постичь влажность, изгороди, отсыревшие стены и проулки, равно как и бессчетные слова, которыми пользовались их предшественники…
— Явная вероятность, — кивнул дядя. — Я шел примерно в том же направлении. Не берусь утверждать, что из этого следует, будто великие умы мыслят сходным образом, но нас же не световые годы разделяют. Всегда любопытно обнаружить, что кто-то думает примерно так же, как и ты. С другой стороны, мы с тобой — родная кровь.
Действительно: мелкие черты напротив словно драпировали лицо матери Борелли; маска, что тут и там смялась и утратила форму. Нижние веки и шея сделались дряблыми. Смутно ощущаемая властная сила заключалась в фамильной лобной кости, в ее ширине и покатости. Наследственные тени вокруг глаз делали старикана похожим на настороженного орла, а матери Борелли придавали вид скорбно-побитый. По мере того как текли минуты, проявлялись и другие мелкие «улики».
В профиль дядин нос был в точности как у Борелли. А на затылке топорщились два-три некогда темных завитка.
— Ты давно в постели?
— Вот уж многие годы.
— Я имею в виду, сегодня.
— Это мой рабочий стол, — зевнул маститый старец. — Я увяз по уши. И чем больше раскапываю, тем больше запутываюсь. Кажется, совсем близко подобрался, только протяни руку, и тут, фью! — ты еще дальше, чем был. То и дело открываются новые грани. Усердие и настойчивость — вот все, что нужно. Никакого тебе роздыху, никаких выходных. Одна работа.
По правде сказать, на постели валялось несколько девчачьих журналов, и тут же — «Анатомия меланхолии» [54] и новый арабский словарь с вытисненными на обложке полумесяцами цвета слоновой кости. Рядом лежал красного цвета томик в мягкой обложке: «Новая теория зрительного восприятия» Дана; по иронии судьбы, из него торчала лупа. И еще — Коран, и блокноты, и клочки зеленой бумаги; а у подушки — латунный бинокль.
54
«Анатомия меланхолии» — книга Роберта Бертона, впервые опубликованная в 1621 году.
Борелли взял в руки «Тысячу и одну ночь» — и отложил в сторону.
— Я тут с группой. Эта штука наводит меня на мысль об Африке. Мы сперва там побывали. Группа ничего себе. До каннибализма пока дело не дошло.
— И куда же эта ваша группа направится дальше?
— В Америку.
— В многажды оклеветанную Америку, — откомментировал дядя.
Борелли прошелся по комнате. Без трости он слегка прихрамывал.
— Мы все в солнцезащитных очках и при фотоаппаратах. Наверное, ничем не отличаемся от любой другой группы. Но кто знает, о чем мы думаем? Я вот хотел у тебя спросить: что следовало бы посмотреть в Лондоне, если бы выбирать пришлось что-то одно?
Борелли замешкался у окна, и — Господи милосердный! — напротив стояла нагая женщина. Причесывалась. Груди — маленькие, белые. Из-за пустого наружного ящика из-под гераней ноги ее казались короткими и толстыми. А за окном этажом выше прошла рыжая девица: из одежды на ней не было ничего, кроме черного лифчика. Завидев Борелли, она остановилась, широко расставила ноги, помахала. Борелли отпрянул. Но его уже заприметили и остальные, включая пышногрудых близняшек за одним из окон и знойную вест-индийскую красотку этажом ниже и двумя окнами левее. Поверхность неказистого строеньица словно ожила: нежные кариатиды призывно махали, завлекали, поддразнивали. Ну иди сюда, иди!
— Не понимаю я этого, — рассуждал дядя. — Оставаясь на одном и том же месте, повидаешь больше, в миллион раз больше. Самое великое и самое малое, худшее и лучшее, самое высокое, самое дорогое… Такие вопросы подсказаны удаленностью и пустотой. А когда и впрямь видишь что-то исключительное или редкое, думаешь, что уже испыталнечто подобное. Разумеется, на самом деле это неправда; наоборот. Между прочим, на этой улице жили Карл Маркс и Казанова де Сенгальт. Не вместе, разумеется.
Вновь усевшись на стул, Борелли то и дело поглядывал на окно.
А дядя все качал головой.
— Самодовольная, зажравшаяся страна. Худые, вытянутые лица и обобщения — это все ваша работа. Туристы — естественное следствие, не более. Уж больно вы требовательны.
— В контексте путешествия, — взмахнул руками Борелли, — нельзя не принимать во внимание временной фактор. Мы, то есть путешественники, живем и действуем в сконцентрированном, «ненастоящем» времени. Для нас даже время суммируется.
Неплохо. Он глянул на собеседника, ожидая реакции, потом встряхнул головой и рассмеялся. Какая, в сущности, разница!
Дядя, точно Марат в ванне, откинулся на подушки.
— Глянь-ка, под кроватью ли мои носки. Если нет, то это серьезно.
С гвоздя в стене он снял пальто, наследие вооруженных сил. На стене остались его очертания: серое пятно более светлого оттенка, как если бы стену распылили из пульверизатора вокруг. Верх его пижамы сиял гарибальдийски-красным цветом; дядя завязал галстук, добавил шарф и берет и словно по волшебству превратился из пенсионера, прикованного к постели в пустой комнатушке, в дебелого живчика с острым взглядом и чистой, как у ребенка, кожей.
На улице его узнавали продавцы-киоскеры и разодетые в меха девицы — окликали, махали рукой. Всем без исключения он представлял своего племянника, заставил Борелли повернуть голову, демонстрируя смутное сходство, и рассказывал, как оба они, сами того не зная, пользовались одинаковыми тростями.
Борелли указал куда-то мимо дядиного подбородка.
— Что такое?
Забавно: у светофора ждал грузовик, в кузове которого ехали целых два светофора. А вот еще молодая женщина — хромает на одну ногу. Хорошенькая; но обратите внимание, как искалеченная нога изменила рисунок рта: оттянула один угол вниз. Образовалась глубокая складка — посредством удаленного воздействия.
Дядя кивнул. Борелли склонил голову набок, прислушиваясь.
— Одно понял я про себя, после многолетних ученых изысканий: с женщинами мы ведем себя иначе. Ты скажешь, это всем и каждому известно. Но ведь странное явление, если задуматься! С женщинами мы либо вычитаем, либо умножаем наши недостатки.
Борелли понимающе пожал плечами.
— И что с того?
Железное ядро пробило насквозь опустевшее здание; высокая стена рухнула точнехонько под прямым углом, как во времена Второй мировой.