Ностальгия
Шрифт:
— Мне всегда казалось, что проблема долгожительства нас всех касается, — проговорила Гвен, никогда не отличавшаяся оригинальностью. — Мы все не прочь продлить себе жизнь.
— Как вы правы!
— «Долгожительство»? — переспросила Шейла, нахмурив брови.
Мясо и сахар — долой! Да здравствует грубая пища — отруби и крупы! Холодные ванны и эзотерические упражнения, масла и мази; убить годы и годы на то, чтобы прожить лишний день.
— Сто пятьдесят лет? Невероятно! Да правда ли это?
— Весьма любопытно, — кивнул Дуг. — С удовольствием засмотрю старикана.
Так что все вернулись в столовую к одиннадцати.
На возвышении стояли два стула, карточный столик, на нем — традиционный графин с водой. Группа заняла первые два ряда по обе стороны от Гвен Кэддок. Та чинно сложила руки на коленях.
Прочие долготерпением не отличались.
— Уже двадцать минут двенадцатого, — прошептал Джеральд.
Туристы заерзали на месте, оглянулись назад. Стулья позади были пусты.
— Жутковатая она дама. — Саша кивком указала на Гвен Кэддок. — Вы не согласны? Молчит целыми днями, ни словечка от нее не добьешься.
— Что? — вздрогнул Норт. Он находился… за много миль отсюда.
Но тут с левой стороны, с трудом волоча ноги, вышел древний старец. Директор по связям с общественностью поддерживал его под руку. Все притихли. Поднимаясь на возвышение, старик приподнял трясущуюся ногу в два раза выше, чем надо. Осознав ошибку, остановился, попробовал снова — на сей раз успешнее. Все завороженно разглядывали его голову. Сплошь темные вмятины и прожилки — обломок древней скалы, — и кое-где жидкие волосенки пучками топорщатся. На нем была рубашка из джутовой ткани и веревочные сандалии. Спокойный человек, невозмутимый; отсюда и медлительность. Он, похоже, не замечал ни зрителей, ни окружающей обстановки. Опустившись наконец на стул, он издал старческий вздох — вот так жизнь уходит понемногу из лопнувшей воздушной подушки.
— Ух ты! — во всеуслышание охнула Гвен.
Представитель авиакомпании остался на ногах.
— Леди и джентльмены, представители прессы… — и он просиял улыбкой.
Превосходные зубы! Тонкие, точно прорисованные, усики, измятый кремовый костюм, галстук в цветочек.
— Мы немного запоздали…
Он оглянулся на старика и покачал головой.
— В лифте Хосе Руис Карпио решил было, что снова находится на борту нашего реактивного «Дугласа». Мне пришлось его разубедить. За всю свою жизнь он ни разу не покидал родной деревни. Он смотрит по сторонам — и глазам своим не верит. Впрочем, если задуматься, поездка в лифте — тот же трансконтинентальный перелет в миниатюре: разгон, плавное движение, мягкая посадка. Я говорю исключительно о нашей компании. Вы как полагаете?.. А все остальное… да черт бы с ним. Но вам, наверное, хочется послушать Хосе Руиса. Эй, сеньор! Вам понравился перелет?
Старик опустил голову на грудь.
— Наш гость устал. Извините.
Из внутреннего кармана директор извлек маленький шприц. Шейла отвернулась; он приподнял руку старика и сделал укол.
Директор заговорил об «астрономическом» возрасте Хосе Руиса, о его деревне в провинции Лоха в Эквадоре; о тамошних туманных долинах и ровных температурах. Средняя продолжительность жизни там — 114,6 года. И ведь она продолжает расти! Одна из теорий объясняет это полным отсутствием наручных и настенных часов. Предполагается, что организм воспринимает и осмысливает
В целом чертовски интересная оказалась речь!
Зрители оглянулись на фигуру рядом. Старик постепенно пробуждался к жизни.
— А откуда нам знать, что ему действительно сто пятьдесят? — полюбопытствовал доктор Норт.
Хороший вопрос. (С тем же успехом ему может быть девяносто или сто.)
— Ах, какое упущение! Вот, пожалуйста.
Директор раздал ксерокопии свидетельства о рождении.
— Как вы наверняка заметили, сегодня у нашего гостя день рождения. На сегодня у нас запланирована небольшая вечеринка: хотим показать ему, что такое настоящая жизнь. Прожил он, безусловно, долго, но как много всего упустил! А потом мы доставим его обратно домой. Верно, друг Хосе Руис?
Старик вскинул руки и издал хриплый крик. Это Кэддок заполз на четвереньках под стол и, медленно приподняв голову, нацелил фотокамеру.
Успокоив старика взмахом руки и шипящей фразой на испанском, пиарщик повернулся к зрителям и покачал головой.
— С ним все в порядке. Он решил, это пулемет. Он со средствами массовой информации в жизни не сталкивался.
Директор задержал улыбку на пять-шесть секунд. Кэддок сделал еще один снимок. Превосходные зубы!
Старик забормотал что-то себе под нос.
— Амиго! Сколько, говоришь, тебе лет? — воззвал Гэрри Атлас, проникаясь духом происходящего.
Пиарщик перевел вопрос.
Голос у старика оказался на удивление глубоким и звучным:
— Сто сорок девять лет и семь раз по две недели.
— А что говорит об этом современная наука? — поинтересовался Джеральд у Норта. — А?
Директор по связям с общественностью объяснял что-то, а может, извинялся:
— У него в деревне никто не понимает английского, и электричества там тоже нет…
Он улыбнулся, приглашая аудиторию задавать еще вопросы, а «свидетель» между тем дорвался до его сигарет: одну засунул за ухо и еще горсть — в карман рубашки.
— На какие-нибудь болезни жалуется? — выкрикнул Каткарт, прожженный журнал юга.
Старик нахмурился — преобразившись до неузнаваемости — и приставил ладонь к уху.
— Болезни! Le duele algo? [70] — прокричат директор по связям с общественностью прямо в лабиринт пресловутого уха.
70
У вас болит что-нибудь? (исп.)
Старик пожат плечами и что-то прокашлял. Выпустил струйку дыма, внимательно изучил сигарету со всех сторон.
— Он говорит, нет. Говорит, чувствует себя, как новорожденный младенец. Это неправда. У него проблемы со слухом и ноги подгибаются. Вы же видели его ноги! Не хотите ли сделать снимок-другой? А еще у него одышка. Бедолага на ладан дышит. В терминах воздушных грузоперевозок он — то же самое, что какая-нибудь хрупкая фамильная ценность: старинный портрет маслом на осыпающемся холсте в расшатавшейся раме за разбитым стеклом.