Новая реальность
Шрифт:
— С Тоси лично не знаком, — Кер покачал головой. — Но цинцев, даже, если знаешь, то все равно не знаешь до конца. Такой вот странный и по-своему опасный народ.
— А толмачом сможешь побыть? — я не хотел привлекать много лишних людей. Чем меньше человек знает о подобных встречах, тем проще сохранить их в секрете.
— Могу, — он кивнул.
— Отлично, тогда… — я не успел сформулировать мысль, как дверь распахнулась и в комнату вбежал какой-то семеновец. Отдышавшись, прислонив руку к груди, он тихо произнес.
— Пожар, государь. Немецкая слобода горит. И еще, там, в общем…
— Не мямли! — я привстал, опиравшись руками на крышку стола. — Что случилось?
— Кто-то из гвардейцев там покуролесил, государь, но пожар сильный,
— Идиоты, — прошептал я. — Седлать Цезаря! Узнаю кто мне Москву сжечь захотел, прибью как бешенную собаку.
Я выбежал из кабинета, на ходу натягивая протянутый мне Митькой тулуп. Тулуп я себе с боем выбил. Хороший, теплый, тяжеловатый слегка, но не критично. На голову легла шапка из чернобурки. Вот сапоги не переобул, выскочил на улицу в каких был. Цезарь уже пританцовывал от нетерпения, стоя возле крыльца. Рота гвардейцев личной охраны была на конях, все ждали только мое величество. Взлетев в седло, насколько быстро мне помог сделать тулуп, я тут же пустил Цезаря рысью, выскочив в едва открывшиеся ворота.
Столб дыма и даже зарево огня было видно даже отсюда. Стиснув зубы, я пригнулся к шее своего верного коня, который все ускорялся, пока не перешел в галоп.
Возле слободы уже собрался народ, организуя линию к ближайшему колодцу. Точнее, таких линий было уже несколько, и они справно работали, передавая друг другу ведра с водой. У того колодца, где я с трудом затормозил, явно не хватало людей.
— Стройся! В цепь! — я соскочил с Цезаря, бросая поводья уже подъехавшему Репнину, схватил ведро, которое протягивала мне хорошенькая девушка, в глазах которой горело пламя пожара, и от этого она не замечала не разметавшихся, вырвавшихся из тугой косы русых волос, ни то, что ведро из ее рук принял император. Я передал воду вставшему передо мной гвардейцу и тут же схватил следующее. Потому что пожар в наполовину деревянной Москве — это страшно. Не успеешь оглянуться, как твой дворец уж заполыхает. Поэтому-то у меня даже мысли не возникло, что это как-то неправильно, чтобы император ведра тягал с водой. Да и у других тоже таких дурацких мыслей не возникло.
Мимо пробежали четверо мужиков с баграми. Пламя уже не взметалось выше костела, и я понял, что устал. Руки практически не двигались, но, передающая мне ведро за ведром совсем молоденькая девчонка, может моего возраста, может на пару лет всего старше, не давала упасть и опустить руки, чтобы хоть немного передохнуть, потому что вот перед ней было стыдно. А еще у меня жутко замерзли ноги, и я был грязным как свинья.
Наконец ведра стали возвращаться реже, а со стороны слободы раздался треск и удары. Пострадавшие здания доламывали, чтобы сбить пламя окончательно, и не дать перекинуться на соседние дома. Откуда-то послышался плач и крики, а ведь еще минуту назад все посторонние звуки заглушал рев бушующего пламени.
Раздался выстрел, и… Что? Выстрел? Я посмотрел на девушку, которая вытирала лоб дрожащей выпачканной в саже ладошкой, оставляя на белой коже черный след. Ведер больше не было, значит, можно было заняться тем делом, за которым я сюда приехал.
Из ворот слободы выскочили шесть гвардейцев в мундирах преображенского полка, один из которых угрожал заряженной фузеей шедшим прямо на них весьма решительно настроенным людям. Я почувствовал, что у меня глаз дергается. Все, достали.
— Всех офицеров Ушакову на правеж, всех рядовых пока запереть по казармам. Выяснить, что там произошло и через два часа ко мне с докладом, — процедил я, направляясь к привязанному неподалеку Цезарю. Хватит с меня преображенцев. Доигрались они, похоже, окончательно.
Ноги слушались плохо, руки дрожали, но я довольно бодро вскочил в седло, и тут увидел во все глаза смотрящую на меня девушку, до которой, похоже, только что дошло, с кем именно в паре она только что работала. Я не удержался и подмигнул ей, отчего ее личико вспыхнуло, и она прижала к ним руки. Как же ноги-то замерли, да и руки тоже, я же только заметил, что с трудом удерживаю поводья в окоченевших пальцах. Вот же придурок, надо же было варежки забыть. Я тронул пятками бока Цезаря. Домой и в горячую ванну. Мне только снова заболеть не хватало.
Глава 8
Митька категорически отказался готовить для меня горячую ванну, а затащил в жаркую хорошо протопленную баню, приговаривая при этом, что все эти ванны — это баловство, и ничто не заменит настоящей баньки с хорошим жаром и березовыми веничками, которые весь холод вмиг выбьют из любого, а вместе с холодом и нарождающуюся хворь. Перед походом в баню он стянул с меня сапоги, который явно не были предназначены для долгого пребывания на улице, особенно, когда там стоял, не собирающийся сдавать свои позиции мороз. В процессе снятия сапог он вполголоса матерился, пытаясь руками согреть мои ледяные стопы, которые сразу после того, как сапоги были сняты, потеряли малейшую чувствительность. Когда он растер ноги до такой степени, что я их хотя бы почувствовал и мог идти самостоятельно, Митька подхватил меня под руку и потащил в парную. Только там в клубах пара, сидя на полке, я понял, как сильно замерз. Сначала мне даже жарко не было, а потом, постепенно начало трясти такой крупной дрожью, что я сам сначала перепугался, но дрожь быстро прошла, и потянуло в сон так, что я едва держался, чтобы не уснуть, таращась в стену и пытаясь сосчитать из скольких бревен состоять она состоит. Да еще Митька грозно сопя очень выразительно повертел передо мной березовым веником, хорошо распаренным и готовым к тому, чтобы им отстегали меня как следует. Прекрасно понимая, что без этой экзекуции отсюда не выйду, я вздохнул и лег на полке, прикрыв глаза и прислушиваясь к ощущениям. Пропарив, Митька выгнал меня на улицу, прямо на мороз и заставил натереться колючим, обжигающим снегом. Ох как я орал при этом… А потом снова в парную, где просто сидел, наслаждаясь жаром, чувствуя, как вяло перекатываются расслабленные мысли в голове, напоминая мне огромные булыжники, которые вяло барахтались, пытаясь подняться на поверхность из моего внезапно опустевшего разума.
Я находился в парной уже с полчаса, когда дверь чуток приоткрылась, и в нее заглянул Репнин. Увидев меня, он кивнул головой, то ли в качестве приветствия, то ли из-за того, что нашел пропажу, и попытался скрыться, но я его остановил.
— Юра, раздевайся и иди сюда; я так понимаю, что все разузнал и по полочкам все разложил, а теперь еще доклада дожидаться? — он снова кивнул, соглашаясь. — Давай-давай, заодно согреешься, мы все замерзли как собаки.
— Только шибче, Юрий Никитич, — недовольно пробурчал Митька. — Весь жар выпустишь, и нечем будет тебе согреваться.
Вскоре рядом со мной на полке расположился Репнин, блаженно жмурясь, впитывая в себя целебный жар. Он очень быстро покрылся испариной, и с непередаваемым удовольствием, выхватив из шайки березовый веник, принялся сам себя им охаживать.
— Ну и что удалось выяснить? — Ушаков уехал, и официальные допросы офицеров откладывались, а знать мне нужно было сейчас, чтобы определить, что это было: дурацкое стечение обстоятельств или злонамеренный план.
— Драку затеял подпоручик Выхрицов. Он частенько наведывался в кабак в слободе, вместе с товарищами. Но в отличие от остальных, подпоручик был неравнодушен не только к немецкому пиву и самогону, но и к жене владельца кабака фрау Хельге, и, поговаривают, что интерес его был очень даже взаимным.
Митька плеснул кваса на каменку, и голова закружилась от запаха хлеба и сусла, и глаза сами собой закрылись. Мне не нужно дальше объяснять, что там произошло. Скорее всего во время нежного свидания зашел уже изрядно рогатый муж. Слово за слово, и началась драка, которую подхватили сидевшие в пивном зале. В какой-то момент все вышло из-под контроля и начался пожар.
— Жертвы есть? — я спрашивал, не открывая глаз. Репнин ответил не сразу. Его, видимо, тоже разморило, и он не сразу сообразил, что у него спрашивают.