Новая реальность
Шрифт:
— Вот ведь, воспитатели нашлись, где раньше только были? — я раздраженно поднял вилку.
— Раньше, ты, государь, Петр Алексеевич, никого к себе, кроме Долгоруких и цесаревны Елизаветы не подпускал, — тихо ткнул мне в морду упрек Петька. Верно говоришь, Петруха, вот только то не я был. А жрать-то хочется так, словно неделю голодал, все-таки любовные игрища способствуют растрате сил, которые восстановления требуют.
— И что же мне теперь до свадьбы терпеть? — я раздраженно зыркнул на этих поборников морали молодого императора.
— Да никто не требует от тебя, государь, Петр Алексеевич, терпения такого, — отмахнулся Репнин. — Понятно, что дело молодое, и в чреслах свербит иногда так, что ум потерять можно, но разборчивее надо быть.
— Ханжей из себя не стройте. Можно подумать, что сами вчера в одиночестве остались, — я вертел вилку в руках и никак не мог приступить к трапезе.
— Не в одиночестве, — покачал
— Я знаю, — я пожал плечами и внезапно успокоился. Значит, они не только за мой моральный облик переживают, но и за то, чтобы я ничего англичанке не выдал невзначай. Все-таки не ошибся я на счет этих двоих, а с Митькой и троих. Если у меня с десяток таких вот, рынд, как в старину их называли, наберется, то я уж точно повоюю.
Вообще, после учиненных репрессий знать начала с величайшей осторожностью приглашать к себе в дома представителей различных посольств и консульств, которые до недавнего времени, как дома у некоторых семейств себя чувствовали. Везде и всем пока мерещилось всевидящее око Ушакова, который реял над гостиными аки коршун, выискивающий крамолу как добычу. Одно его появление, улыбающегося добродушно как любимый дядюшка, заставляло сердца замирать, а то и выпрыгивать из груди, в зависимости от степени провинности. И оттого шпионы различных мастей начали испытывать самый настоящий информационный голод. Ну нечего им было писать своим королям. И начали они потихоньку присылать мне привет и намекать на личные встречи, или же вот, как англичане сделали — хорошенькую лядь послали. Запросы я пока в кучу складывал, оставляя без ответа, но в иностранном приказе только плечами пожимали, они-то уже давно привыкли к таким закидонам, их мои «изменения» не слишком коснулись. И начали иноземцы потихоньку нервничать. А усугублялось дело тем, что я так и не разрешил англичанам пеньку и парусину поставлять. Испанцам отгружали, а вот островитянам — шиш. И тут выяснилась интересная деталь, оказывается, сами они умеют все это делать, только не тех количествах, что им были нужны, а голландские товары почему-то оказались не такими качественными, как наши. Такой вот кордебалет. Я же делал удивленное лицо и руками разводил, забыл, мол, но ничего, еще немного и все поправлю. Почти год уже поправляю, уже на плохую память не спишешь.
А ведь по моему повелению Андрей Иванович не спускал пристального взгляда с самих представительств иноземцев, принося мне слухи о том, что и иноземцы, и наши начали высматривать в моем окружение серого кардинала, который все это, по их мнению, заварил. Ну, пускай ищут. Пока ищут, я многое успею предпринять. Сенат собирался сейчас редко, и новых указов мне на ознакомление вообще почитай полгода уже не приносили. Теперь же и вовсе затаились, словно мыши под веником.
И, кроме того, в отданных Ушакову классах в Петербурге шла вовсю подготовка уже наших шпионов для дальнейшей их службы за рубежом для сбора информации и оперативной передачи ее на родину, которая их не забудет. Сегодня утром Андрей Иванович как раз отправился навестить своих птенчиков, оставив мне копию письма Джейн Рондо к своей «подруге», которое перехватили с самого раннего утра. Пока я спал, сном полностью удовлетворенного человека, Джейн строчила свои мемуары, часть из которых когда-нибудь будет даже опубликована. Ушаков явился ко мне, когда я еще потягивался в постели, и нравоучения, которые я сейчас выслушивал, были за этот только что начавшийся день далеко не первыми. Правда, Андрей Иванович пенял мне на то, что я слишком сильно рисковал. Ну как же, не имея специфического опыта так подставиться. И мои аргументы о том, что случай больно удачный подвернулся, пропускались мимо ушей, упирая на то, что существуют специальные людишки для подобных дел, и это никак не должен быть император.
Вместо того чтобы что-то доказывать двум новоявленным моралистам, я просто протянул Репнину ту самую копию письма, которую мне притащил Ушаков. Он вообще обожает копаться в диппочте, и совесть его при этом никак не мучит, и спит Андрей Иванович спокойно только тогда, когда полностью уверен, что ни одна записулька не прошла мимо его орлиного взора.
Репнин, развернув письмо, тут же приступил к чтению, а за его плечом пристроился вскочивший со стула Шереметьев. Письмо было переведено максимально точно, дальше был приведен и оригинальный текст. Переведен он был для Ушакова, который скверно знал английский, и этим переводом сейчас воспользовались Шереметьев и Репнин, которые не знали данного языка вовсе. Я же смог, наконец-то спокойно доесть картофельное пюре, собственноручно приготовленное, под причитания всей челяди кухни, включая шеф-повара прусака Фельтена, который едва ли волосы на себе на рвал, но вынужден был сидеть смирно под присмотром двух гвардейцев. После того как блюдо было готово, я едва ли не силой впихнул в него несколько ложек, потом последовательно кухарке и помощнику повара, которого завали Николя, без какой-либо фамилии. Нет, фамилия, конечно же у парня была, но мне ее никто не называл, а я не интересовался. Следующим подопытным был Юдин, который выглядел так, словно его сняли с луны, но это понятно, он всю ночь не спал, систематизируя богатый улов, который сумел нарыть на ассамблеи, для пропесочивая счастливчиков в следующих номерах газеты. Газета шла пока без названия, но произвела небывалый фурор. Все, кто не танцевал и не присутствовал на опытах ученой братии, по углам обсуждали то, что было написано в этом листе, множество экземпляров которого разнесли по домам мальчишки, работающие при типографии. Они сильно не заморачивались, а просто подсовывали листы в каждый дом, стоящий по пути их следования. Куракины на ассамблее вчера так и не появились. Вместо одного номера в неделю Юдин сумел у меня выбить три, и поклялся, что со следующей недели его листки станут платными. На мой вопрос, а как он с наборщиком договорился, я получил просто гениальный ответ. Наборщику самому интересно, и он готов за порцию смачных сплетен ночами сидеть без продыху. Я только пальцем у виска сумел покрутить и поинтересовался насчет вкуса нового для него блюда. Борис Михайлович сунул еще одну ложку в рот, и задумчиво возвел взгляд к потолку, после чего заявил, что вкусно, и что просит разрешения написать про это. Ну, я, собственно, поэтому его и позвал, чтобы он начал потихоньку рекламировать картошку, которая никак не могла пока прижиться на просторах Российской империи, а ведь для Сибири это был бы идеальный овощ. Навязывать силой я ее не собирался, решив попробовать то, что работало в моем мире на ура. Я решил попробовать применить рекламу, и Юдин был в этом плане первопроходцем.
Пока Шереметьев с Репниным читали письмо, а затем перечитывали, пытаясь вникнуть в написанное, я доел завтрак и сейчас наслаждался свежесваренным кофе. Наконец, письмо легло на стол, а Репнин поднял на меня ошарашенный взгляд.
— Это правда?
— А как, по-вашему, правда или нет? — я жестко усмехнулся. — Вот вы поверили, и это на сегодняшний момент самое главное. А еще, в это поверила милейшая Джейн, которая, еще не остыв от наших бурных ласк, понеслась писать письмо разлюбезной «подруге».
— То есть, мы не намереваемся вторгаться в Крым вместе с войсками Надир-шаха, который, узнав о несравненной красоте цесаревны, решил взять ее в жены, а взамен помочь нам укрепиться на Черном море, прежде чем идти дальше на османов? — Шереметьев, произнося это, снова поднял письмо, буквально цитируя написанное.
— Красивый план, правда? — я отставил чашку. — Как вы думаете, Елизавета стоит Крыма в качестве калыма? Я вот думаю, что стоит. С ее красотой, изворотливостью и амбициями, тетушка очень быстро султан-баши станет.
— Так это, правда? — в голосе Шереметьева звучало напряжение, а в глазах уже разгорались огни предстоящих битв, когда он уронил письмо на стол.
— Что именно? Что я собираюсь вторгнуться в Крым? Конечно, правда, и об этом все знают. Что Надир-шах где-то увидел Лизкин портрет и воспылал к ней страстью? Тоже, правда, я не в этом, так в следующем году посольство для сватовства жду, и вы были бы в курсе, если бы делами иностранного приказа интересовались, как я и велел. То, что все это произойдет одновременно и вот-вот, чуть ли не в апреле — нет, это неправда, это то, что я рассказал Джейн в тот момент, когда она старательно ублажала мое естество.
— И какую цель ты этим преследовал, государь? — тихо спросил Шереметьев.
— Ну включи мозги, Петька, — я вздохнул. — Во-первых, если мы часто будем орать о своем нападении на Крым, как тот мальчик, что про волков кричал, в тот момент, когда мы действительно двинем туда войска, нам сначала никто не поверит, а потом будет уже поздно. Ну и я хочу проверить, насколько тесные объятья у царственного собрата моего Георга с турецким диваном. Ежели вскоре османы с нотой прискачут, невзирая на мороз, то, о чем тут вообще говорить можно?
— А не понесет от тебя англичанка? — Репнин смотрел на письмо как на змею ядовитую.
— Нет, — я покачал головой. Для того чтобы понесла, нужно чтобы семя в тело женщины попало, а я этого не допустил. — Я уверен в этом.
— Я могу сейчас в иностранный приказ отлучиться? — с какой-то мрачной решимостью спросил Шереметьев.
— Можешь, раз раньше не успел, делами замученный, — я язвительно ухмыльнулся. — Как только мне про Радищева все расскажешь. Он под началом отца твоего служил, должен ты его помнить.