Новая родня

Эркай Никул

Девчонка в приоткрытую дверь заглянула, даже глаза расширились. Вон как удивилась — горниц, что ли, не видала? Что, у них в городе таких чистых горниц нет, в которых не живут, а только самое лучшее добро и вещи хранят и по праздникам гостей принимают?

Наверное, бедновато жили. И на деревне есть такие, у которых избы не пятистенные, а обыкновенные, где живут, спят, едят, телят держат и гостей принимают. Ну, это уж совсем не самостоятельные колхозники.

В горницу вообще зря ходить не полагается, особенно ребятам. И ничего там брать

без спросу нельзя, всё запретное, новое. Там кровать стоит никелированная, с блестящими шарами, на которой и мама ни разу ещё не спала, а уж ребятам и подавно поспать на ней не снилось. Только полюбоваться можно было горкой подушек в красных наволочках да покрывалом кружевным. Ох и красиво!

И Мика, раз уж вошли без спросу, не вытерпел и похвалился:

— Вот у нас что есть, ты не думай, будто мы бедные! Наш папка бригадиром был. У нас всё есть. А вон мамин сундук, знаешь в нём какие платья!

Но девчонка почему-то глядела не на нарядную кровать, не на сундук, окованный серебристыми пластинками, а под кровать заглядывала. Ну и чудная! Чего она там искала?

— Полюбовались, и хватит, — сказал Мика, закрыл дверь горницы на крючок и попытался обуть чудачку в чёсанки.

Не тут-то было — велики оказались. Обе её ноги в одном валенке умещались, и она сама тонула в нём чуть ли не до подмышек.

Сандрик смеялся, глядя, как брат старается упрятать эту диковинную птичку с косичками в мамин валенок. Соловьём заливался, даже в носу свистело и в горле булькало. А Мика чуть не плакал. Девчонка же только глазёнками моргала, словно не понимала, зачем это.

Разозлившись, Мика швырнул валенки обратно в горницу и крикнул, указывая на лоханку:

— Не хочешь на улицу идти, так действуй здесь, чего время тянешь? Нам кашу пора есть!

И в сердцах снова выбежал в сени, забыв прихватить Сандрика.

— Сестрёнка, понимаешь, попалась какая-то непонятливая, заканителился я с ней, — пробормотал Мика, давая козе сена.

Когда он вернулся, то ребят в избе не нашёл. Они были в горнице. Ой, этот Сандрик как заберётся туда, так либо куриные яйца, которые в корзинке под кроватью хранятся, начнёт скалкой давить, либо ещё какую беду сочинит!

На этот раз ничего особенного ни этот озорник, ни ленинградская сестрёнка сделать не успели. Они сидели, достав из-под кровати горшок с ручкой, в котором было топлёное масло.

Сандрик с важным видом хозяина тыкал палец в застывшее масло и мазал себя по губам. А девчонка таращила глаза то на горшок, то на Сандрика.

Ну и чудо! Неужели же в городской, своей жизни такого горшочка не видывала? Вон у них в сельской лавке и то этих посудин сколько угодно продаётся. Удобные, с ручками, с крышками, в них что хочешь держи — хоть сметану, хоть масло.

Не успел Мика пожурить Сандрика за баловство, как вдруг девчонка отобрала у него горшочек спрятавшись за спинку кровати, присела на него…

— Что ты делаешь, озорница?! — вне себя вскричал Мика и слегка потянул сестрёнку за вихры.

Тут она и дала рёву.

ХОРОША КАШКА, ДА МАЛА ЧАШКА

Слёзы покатились по её щекам крупные, как горошины.

Не желая потакать капризнице, Мика схватил её в охапку и вынес в козий хлев.

— Ладно, не хнычь, буду выносить тебя сюда, пока на своих ногах не станешь бегать.

Мика вернулся в избу, дал Сандрику щелчка в лоб, запер дверь в горницу покрепче на крючок и достал из печки молочную кашу. Вывалил в чашку, сдобрил коровьим маслом, размешал и, уложив три ложки на три ломтика хлеба, отправился за канительной девчонкой. Нашёл её в углу хлева. Руками закрылась и дрожит отчего-то, а коза её лижет, успокаивает.

— Ох ты глупая! — сказал Мика. — Животное и то тебя понимает.

Поднял, понёс в избу и чует — штанишки мокрым-мокры, как у Сандрика пелёнки, когда он ещё в люльке лежал.

— Чего же ты наделала? Ох ты, горюшко горькое! — чуть не заплакал Мика, но удержался, собрав всё своё мужество.

Стащил штанишки, бросил на мороз, чтобы сырость вымерзла. А чудачку усадил в передний угол и отцовским ватником прикрыл её кукольные ножонки.

— Ладно, ладно, не дрожи, мать придёт, во что-нибудь оденет, кашу можно поесть и без этих пижамов!

А каша уже покрылась. корочкой. И Сандрик успел корочку расковырять и вымазать свои толстые-красные щёки, чтобы посмешить девчонку. Он почему-то сразу привязался к ней и все делал посмешней, да так, чтобы она видела.

— Ну хватит, — сказал Мика, отирая ему щёки, — побаловались, поиграли, и будет, давайте кашу есть. У меня живот подвело, я уже на ногах не стою!

Вначале сам попробовал. И, убедившись, что каша мягкая, тёплая, легко в горло скользит, Мика сунул ложку в руку девчонке.

— Заправляйся давай, хороша пища!

Но девчонка, вместо того чтобы есть, стала разглядывать деревянную расписную ложку.

Это надо же, ничего-то хорошего, видать, в жизни не знала!

Узор на ложке и то в диковинку!

— Ложки с глазами, всё видят сами — где в чашке пусто, а где мясцо да капустка! У кого ложка поглазастей, тот и сам попузастей. У нас так-то! — пояснил ей Мика и сказал — Ты ешь, ешь, а то никогда на свои ноги не станешь! Эта каша, знаешь, какая пользительная, овсяная. А с овса кони громче ржут, жеребята резвей бегают. Смотри, как я действую.

Засунув полную ложку в рот, Мика облизал её: вот как вкусно. А Сандрик, мало того что вслед за Микой зачерпнул полную ложку каши, ещё и руку запустил в чашку, показывая, что можно и вовсе без ложки обойтись. Но, вместо того, чтобы сделать то же самое, девчонка даже отодвинулась.

— Да ты что, есть, что ли, с испугу разучилась, — возмутился Мика, подвигая ей поближе чашку, — или руки у тебя коротки?

У него руки были длинные. Он издалека доставал по полной ложке и поучал:

— Вот так надо есть!