Новая Земля
Шрифт:
Мама с папкой ссорились из-за его увлечения рыбалкой .
Сегодня мы, как обычно, встали рано и уже пошли было, но мама, вернувшись от поросят, начала с папкой все тот же разговор о его "дурацких" рыбалках. Сердито гремела ведрами и чугунками.
– А-а-ня!
– умоляюще отвечал на ее нападки папка. Когда детей бранят, они лезут пальцем себе в рот,в ухо или в нос, а папка, когда его ругала мама, пощипывал свою черноватую бородавку.
– Аня, для души-то тоже надо когда-то жить. Бросай все, пойдем порыбачим, а?
– Порыбачим!
– отвечала мама и с внезапным ожесточением зачем-то сильно затягивала поясок на своем выцветшем халате.
– А в огороде кто порыбачит? Все заросло травой. А крышу сарая когда,
– Для души хочешь пожить? Да ты только для нее и живешь, а я вечно как белка в колесе кручусь.
– Аня, гх... не ругайся... гх.
Папка положил на завалинку удочки и мешок с закидушками и едой, присел на лавку и закурил в раздумье. Я с мольбой в душе смотрел на него и с невольной досадой на маму и ждал одного решения - пойдем рыбачить. Папка покурил. Встал. Помялся на месте в своих огромных болотниках, в которых он казался мне сказочным Котом в сапогах. Взял мешок, удочки. Покусывая оцарапанную рыболовным крючком нижнюю губу, взглянул на маму так, как смотрят на взрослых дети, когда, своевольничая, хотят выйти из угла, в который поставлены в наказание.
Мама занята растопкой печки и притворяется, будто до нас ей дела нет.
– Ну, пойдем, Серьга, порыбачим... маленько... а завтра крышу... кх!.. починим, - говорит папка, обращаясь ко мне, но я понимаю, что сказано для мамы.
Она вздыхает и укоризненно качает головой, ноничегонеговорит. Папкаидетк воро
там, ссутулившись и стараясь не шуметь. Весь его путь до ворот похож на то, словно он тайком убегает от мамы. "Я понимаю, - говорит его вид, - что поступаю нехорошо. Но что же я могу поделать с собой?" Я оборачиваюсь. Мама, прищурив глаз, улыбается.
– Знаешь, на кого ты сейчас похож?
– громко спросила она, когда папка подошел к воротам.
– На кого?
– На кота, который крадется к воробью.
– И громко засмеялась, показав белые крепкие зубы.
Выйдя за ворота, папка сразу выпрямился, словно сбросил с плеч груз, по усу потекла улыбка. Он пнул пустую коробку, вспугнув спавшую в траве бродячую собаку.
– Галопом, Серьга!
– приказывает он, подтолкнув меня в спину.
На берегу я быстро разматываю леску на двух своих удочках, наживляю червей. Минута - и я уже рыбачу, широко расставив обутые в красные сапоги ноги и хмуря брови, как бы показывая, что занимаюсь очень серьезным, взрослым делом. От поплавка я постоянно отвлекаюсь: рассматриваю то облака, то беззаботных малявок на золотистой прибрежной мели, то воробьев и трясогузок, которые что-то клюют в кустарнике.
Папка же прежде всего сядет, покурит, пуская колечками сизоватый дым, он меня забавляет и смешит. Посмотрит некоторое время на речку и небо, щуря глаза, пальцем поскребет в загорелом затылке. Встанет. Стряхнет с одежды соринки. И только после приступает к рыбалке.
Мои пробковые поплавки лениво покачиваются на еле заметных волнах. От досады, переходящей временами в раздражение и почти обиду на "противных" рыб, которые не хотят клевать, я часто вытаскиваю леску. И, к моему великому удивлению, крючки всегда обглоданы. Покусываю ногти, забываю по-взрослому хмуриться, впиваюсь взглядом в поплавки, словно гипнотизирую их. Но вдруг перед моими глазами вспыхнула бабочка. Она очень красивая: исчерна-фиолетовая, с красными пятнами и вся переливается на солнце. Я загораюсь желанием поймать ее. Она села на ветку карликовой вербы и, казалось, стала наблюдать за мной. Я подкрался на цыпочках и протянул к ней руку.Бабочка, как бы играя со мной, перелетела на цветок и сложила крылья: на меня! Я снял с себя рубашку и, едва дыша, подошел к ней.
Папка крикнул:
– У тебя клюет!
Я ринулся к удочке и рванул ее вверх. Леска натянулась, тонко пропела, и из воды вылетел радужно-зеленоватый, красноперый окунь. Я потянулся
Неожиданно случилось ужасное - окунь плюхнулся в воду. Я, вместо того, чтобы кинуться за ним, зачем-то крикнул:
– Папка!
– Словно призывал его выхватить из воды окуня.
Я на две-три секунды буквально остолбенел. И в это короткое время все решилось: в первые мгновения окунь замешкался, потом резко и звонко встрепенулся, над водой пламенем вспыхнул его красный хвост, - таким образом, видимо, онпопрощалсясо мной. И - сиганул в родную стихию. Я еще вижу его спину, и вдруг, сам не пойму, как у меня получилось, падаю с растопыренными руками на уходящую в глубину добычу. Вода у берега была по локоть. Я поехал на ладонях дальше по скользкому бревну-утопленнику, не в силах остановиться. Хлебнул воды и отчаянно побулькал:
– Папка!
Я вертелся и дергался; руки соскользнули с бревна, глубина схватила меня и потянула к себе.
Подбежал папка и схватил меня за плечо. Он был по пояс в воде. Я вскрикнул от боли.
На берегу папка расхохотался. Я же плакал об упущенном окуне и барабанил зубами от холода.
– Эх ты, рыбак! Разводи костер, будем сушиться... раззява!
Вечером, когда еще было светло, папка лег почитать. Когда он читал, то становился каким-то очень важным и интересным: как у жука шевелились усы, когда он трубочкой вытягивал губы, словно бы намереваясь свистнуть, постукивал ногтями, двигал бровями. Иногда вскакивал и ходил взад-вперед.
Когда бывал выпивший, читал с неподражаемой важностью: двигал бровями, строго щурился на текст, иногда громко выдыхал:
– Э-э-гх!
Образование у папки было мизерное, всего один класс; и тот он не закончил, в войну стал беспризорником, а потом пошел в подпаски.
Красное солнце выдохнуло последние лучи и спряталось за лесом. По земле крался сумрак. Белые облака застыли над потемневшими сопками, словно выбрали себе место для ночлега. Густо-синие пятна легли на ангарскую воду и, мне казалось, замедлили течение. Сосны, представилось мне, насупились, а березы как бы сжались. Все ждало ночи. Я, раскинувшись на фуфайке, прислушивался к звукам.
– У-у-у-у-ух! У-у-у-ух!..
– Кр-й-ак, кр-й-ак...
– Цвирьк, цвирьк...
– З-з-з-з-з-з... зь-зь-зь-зь-зь-зь...
– Ку-ку, ку-ку...
– Жжжжжжжж...
– Ка-арр! Ка-арр!..
– Пьи, пьи, пьи...
Под "пьи" мне представляется: какую-то птицу ведьма посадила в клетку и мучит жаждой. Я воображаю, как пробираюсь сквозь колючие дебри и несу ей в кружке воду. На меня, спрыгнув с уродливой, лохматой ели, на суку которой висела черная клетка с маленькой птицей, набросилась растрепанная, похожая на корягу ведьма с зелеными глазами. Вдруг в моих руках появился меч. Я сразил ведьму, но обе ее половины превратились двух ведьм. Я разрубаю и их. Однако на меня уже стало наскакивать четыре ведьмы. Я размахиваю, размахиваю мечом, но нечистой силы становится больше и больше. Ведьмы лязгают зубами. Я устал. Скоро упаду. Упал. Ведьмы надвигаются на меня. Неожиданно возле моей головы вырос большой одуванчик.
– Сорви меня, - сказал он, - и сдуй на ведьм.
Я сорвал, дунул и - округа стала голубой и пушистой. Ведьмы упали и превратились в скелеты, которые сразу покрылись пышными цветами.Я снял с ели клетку и открыл ее. Птица вылетела и - превратилась в маленькую, одетую в кружевное платье девочку. Она подошла ко мне:
– Спасибо, Сережа! Я - фея. Ведьма украла меня у моих родителей, простых крестьян, превратила в птицу и посадила в волшебную клетку за то, что я всем делала добро. Я маленькая, и мое волшебство слабее ведьминого. Не могла с ней сама справиться, но своим волшебством помогла тебе. В благодарность дарю тебе флейту: когда что-нибудь захочешь, подуй в нее, и я приду и исполню твое желание. А теперь - прощай!