Новеллы
Шрифт:
Артур Сукатниек постоял немного у закрытой двери. Вот на площадке стукнули к соседям. Нищий запел плачущим голосом:
— Подайте копеечку бедному калеке…
Артур Сукатниек медленно возвратился к письменному столу и сел. Облокотился на страницы своей рукописи. Сжал ладонями виски и задумался.
1923
ЖУРДАН
Из хроники авиньонского летописца патера Рауля
А было это в прекрасном, воспетом Петраркой Авиньоне осенью 1791 года.
Четырнадцатого сентября Национальное собрание в Париже решило присоединить Авиньон вместе с Венессенским графством, сославшись на старинные права Франции и особливо на голоса самого населения. Каковы в действительности были эти голоса, об этом лучше всего говорит письмо Его Святейшества Папы владыкам Европы:
«Права Святого Престола на Авиньон и графство доселе еще никто не осмеливался оспаривать. Людовик XIV и Людовик XV, неоднократно завоевывая их, никогда не дерзали присоединить эти владения к Франции, а возвращали Святейшему Отцу назад. И само Национальное собрание в 1789 году, когда впервые обсуждало это дело, после долгих прений единогласно признало права Его Святейшества, зиждущиеся на священных основах, пременить кои единственно в воле Господа. Еще трижды после того Национальное собрание рассматривало вопрос о присоединении и каждый раз отвергало его. Пока наконец 14 сентября, воспользовавшись отсутствием наиболее разумных и добропорядочных депутатов, безбожные безумцы постановили свершить неслыханное разбойное деяние — присоединить Авиньон и графство к Франции, отнюдь не испрашивая на то согласия своего Государя — Его Королевское Величество. Так обстоит дело с правами, на основании которых у Святого Престола было похищено его достояние, коим он владел пять веков. И так называемое народное голосование всего лишь хитрая уловка и ложь, на что способны только эти отверженные Господом преступники и грабители. Всем известно, что для достижения своей цели Собрание не постыдилось послать в упомянутую область войска и что это вторжение, против которого Его Святейшество тщетно неоднократно протестовал, послужило только средством, дабы свершить более того ужасные преступления, учинить волнения и мятеж и отнять и присвоить собственность и, поправ все Божьи и человеческие законы, разрешить и даже поощрить воровство, грабеж, убийства и прочие ужасающие варварские злодеяния. Город Карпентра пережил четырехкратную осаду, в Кавальоне произошло кровопролитие, Сарияна сожжена, остров Сериньян разграблен. Гарнизоны, которые комиссары оставили в тех местах, где сочли нужным, наводили ужас на всю провинцию. Когда чернь, подстрекаемая присланным от Собрания Агитатором, подняла в июне 1790 года знамя мятежа, дворяне и часть иных наиболее состоятельных и добропорядочных жителей, видя себя в поругании и гонении, вынуждены были бежать и покинуть город на убийства, кровопролитие и разграбление. Оставшиеся честные подданные были брошены в тюрьмы, подвергнуты ужаснейшим притеснениям и лишены возможности свободно употребить свои голоса. Разбитая под Карпентра вооруженная банда оставила Авиньон, но власть захватила шайка грабителей, разбойников и убийц. Агитаторы Собрания не стеснялись использовать самое последнее подкупленное ими отребье, чтобы добиться своей цели и проголосовать за добровольное присоединение Авиньона к Франции. Но беглецы, которые, по своему сословию, числу и имуществу, составляли большую и лучшую часть народа, считали своим святым долгом неустанно клясться Его Святейшеству в своей несокрушимой преданности и покорности и слали к Нему представителей с торжественными заверениями, что они хотят жить и умереть только верными подданными Святого Апостольского Престола».
Вот что касаемо письма Его Святейшества европейским государям. Дольше мы не можем останавливаться ни на нем, ни на других документах, из коих еще лучше явствует, сколь постыдным выглядело это присоединение Авиньона и Венессенского графства. И это только одно из длинного ряда преступлений, которые парижские насильники совершили против всех Господних и человеческих законов и без ведома своего Короля Людовика XVI. Упомянем лишь, что в Национальном собрании все больше начали проявляться крайние бесчеловечные тенденции и наиболее благоразумная часть депутатов постепенно утратила какое-либо значение. Только с большими мучениями ей еще как-то удалось обратить внимание Собрания на жалобы Святейшего Отца и состоятельных, лучших жителей на все неслыханные бесчинства и прочие бесчисленные страдания обывателей.
В то время в Авиньоне главарем демократов был некий Лекье. Купно со своим верным подручным, бывшим мясником Журданом, они заделались генералами среди черни и принялись неописуемым образом угнетать состоятельных жителей города. Различным унизительным поборам не было конца — не говоря уже о налогах, которые то и дело должны были платить лучшие граждане. Многие богатые люди сделались бедняками, многие из тех, что пытались противиться или только поднимали голос против варваров и грабителей, томились в городской тюрьме, в то время как чернь красовалась в награбленных дорогих одеждах и проводила время в обжорстве и пьянстве, хорошо зная, что присланные Национальным собранием Комиссары смотрят на все это сквозь пальцы.
Наконец мера народного терпения переполнилась. Граждане так озлобились, что только ждали подходящего момента, чтобы отомстить своим мучителям. И он настал 16 октября. Лекье, ослепленный своей властью и дерзостью, шел совершенно один домой из клуба демократов, где, вероятно, снова бражничал со своими приятелями. На узкой улочке он случайно столкнулся с группой лучших горожан, кои весь день работали на починке городской степы. Среди них был молодой Бигоне, ранее богатый торговец шелком и серебряными изделиями, ныне нищий человек, у которого было только то, что на нем. При виде главаря разбойников его охватил неудержимый гнев. Он сказал своим согражданам:
— Глядите, вон идет наш мучитель, правая рука парижских насильников. Долго ли мы будем терпеть — точно овцы, которых по одной гонят на заклание?
Но Лекье остановился и закричал но своей глупости:
— Это еще что передо мной за шатия! Трепальщики шелков, серебрильщики подков, захребетники! Вы что, забыли, что на улицах собираться запрещено? По одному! В ряд! Чтобы дух ваш не поганил этот свободный город и его свободных граждан!
Но Бигоне, трясясь от гнева, воскликнул:
— Господа! Станем ли мы ждать, чтобы он завтра снова пришел, отнял у нас последнее, а самих бросил в тюрьму? Вперед! Бейте этого пса!
Сам он первым кинулся вперед и схватил Лекье за горло. Его друг, священник Фальконет, поспешил ему на подмогу и отобрал у насильника шпагу и пистолет, которыми тот собирался обороняться. Тут подоспели и остальные и в ужасном гневе стали бить и пинать своего врага. Надо было видеть, как этот негодяй, который в клубе бахвалился своим бесстрашием и силой, повалился на землю, вскочил и попытался вбежать сначала в одну, потом в другую дверь. Но напрасно! Все двери были заперты. В окна смотрели жены торговцев, старые седовласые господа и совсем маленькие дети, и у всех на лицах была сладостная радость отмщения. Лекье истошно завопил:
— На помощь, граждане! Журдан, на помощь!
Чтобы утихомирить его, Бигоне накинул ему на шею свой пояс и сдавил глотку. Как пса на привязи, потащил он его за собой. Остальные шли рядом и наперебой воздавали разбойному главарю по заслугам. Дети в окнах били в ладоши и показывали язык, когда он обращал к ним свое залитое кровью лицо. Дамы смеялись, когда он с мольбой простирал к ним свои руки с разодранными в клочья рукавами.
На церковных ступенях душегуб повалился. Никакие удары и пинки не могли поднять его на ноги. Дверь в церковь была открыта. Небольшая толпа верующих собралась молить Господа за Святейшего Отца и Его права и за то, чтобы Господь ниспослал геену огненную его недругам. Бигоне вытер со своего лба нечистую кровь и воскликнул:
— Ага! Он не хочет идти дальше. Он захотел вдруг попросить прощения у Богоматери, он хочет покаяться в своих грехах до того, как мы свяжем ему руки и ноги и кинем в реку. Пусть будет так!
И они втащили его по ступеням в церковь. Подтащили к изображению Девы Марии и швырнули на пол. Бигоне воскликнул:
— Молись, собака! Кайся в своих грехах Святой Богоматери, пока мы не отдали твою черную душу на добычу дьяволу и слугам его.
И разгневанные господа, богомольцы и сам священнослужитель на миг затихли, не желая мешать негодяю в его покаянии.